– Да если бы я мог! – рявкаю я в ответ. Мне становится по-настоящему страшно, что Энди вот-вот откинется.
Я склоняюсь над ним, дергаю за плечо, и в этот момент он оборачивается, а в глаза мне летит песок.
Шлеп!
Швабра с мокрой тряпкой плюхается на пол, и брызги вонючей воды летят во все стороны. Одна попадает мне на щеку. Я весь передергиваюсь и стираю ее плечом.
– Ты не в курсе, что можно все делать аккуратнее?! – рявкаю я на Энди.
Он безразлично возит шваброй по одному и тому же месту. Вот бы взять ведро и надеть ему на голову вместе со всей этой водой и грязью в ней...
Но я этого не делаю. Отворачиваюсь, стараясь не слышать его протяжных стонов и стенаний по поводу бренности бытия. Домыть пол, просто домыть пол и свалить отсюда.
– Эй, Мэйтланд, – зовет Энди. Я сжимаю зубы еще сильнее, чем прежде.
– Эй, Мэйтланд! – повторяет он. – Скажи-ка, что случится, если квиритский заморыш попадет в передрягу? Папочка вытащит его тощую задницу из любого дерьма и почистит перышки?
– Тебе лучше знать, Тибекис, – ядовито плююсь я. – Это же тебя отец все время отмазывает.
– Что-о? По себе людей не суди, канцлеровский сынуля. Все знают, что маленького Рэймонда папочка готов простить за любые капризы.
Я с грохотом опускаю швабру в ведро и расплескиваю половину воды.
– Смотри, не захлебнись в зависти, Энди.
Он отпинывает ногой рядом стоящий стул, и тот со скрипом скользит по полу, оставляя на нем корявые царапины. Я морщусь, но не оборачиваюсь.
«Просто игнорируй его, – говорит Джервис. – Посмотри на него, он же коротышка. Такого, небось, в детстве задирали все, кому не лень.»
«Слабость боится показать себя, – говорит отец. – Слабые люди скорее будут унижать других, лишь бы заранее оградить от унижений себя.»
Только ни тот, ни другой не могут помочь мне справиться с тем, что Энди Тибекис бесит меня с первого года в Академии.
– Было бы чему завидовать, – роняет он. – Ты, Мэйтланд, убогий.
Я оглядываюсь на него с каменным лицом. Энди довольно хмыкает.
– Скажешь, я не прав? Неполноценная семья, отец-одиночка, друг-ботаник. Даже девчонка – и та первая красавица, с которой у тебя никогда ничего не выйдет.
Я краснею сначала от гнева, потом от смущения и снова от гнева. Мелкий сопливый говнюк!..
– Заткни свою пасть, квиритов слизняк, – цежу я сквозь зубы. Рука сжимает древко швабры сильнее, и то дрожит. Тибекис усмехается еще шире.
Я ему не проиграю.
– Заткни, а то что? Пожалуешься папочке? – сталь в руке нагревается все быстрее. – А по-другому его одобрения заслужить не пытался? Хотя кто тебя, такого, замечать станет, родной отец и тот...
Швабра летит в сторону Тибекиса так быстро, что он не успевает отмахнуться, и стальное древко ударяет его по лицу. Он запрокидывает голову и кричит. Я подскакиваю следом, хватаю его за грудки униформы и встряхиваю.
Его ноги беспомощно болтаются в нескольких дюймах от пола.
– Закрой свой вонючий рот, коротышка, и никогда больше не упоминай моего отца!
Нос Энди странно искривлен, он наливается синевой, а к губе течет тонкая струя крови. Энди слизывает ее языком и пыхтит, как древний тепловой генератор.
– А вот кулаками дела разруливать тебя явно не папаша учил, – кряхтит он. – Канцлер же у нас дипломат, такими радикальными методами никогда не...
– Рот закрой, я сказал! – ору я и трясу его обеими руками за ворот. Он хватает меня за запястья, даже не пытаясь сопротивляться. Он то ли псих, то ли мазохист, и мне противно в обоих случаях, но рук я не разжимаю.
– Конечно, давай, угрожай мне. Папаша в любом случае дело замнет, не так ли?
– Я тебя в любом случае урою, без оглядки на любого родителя, коротышка!
– Да неужели? – скалится он и вдруг серьезно произносит: – Поспорим?
Песок жжет мне глаза; кроме того, он попал мне в рот и нос, так что я кашляю, оттираю его с лица, но он прилип к мокрой коже, въелся в слезные железы. Я плачу и сквозь слезы вижу, что Энди убегает от меня к склону. Его карапузовая фигура с трудом отдаляется, словно он таранит себе путь через густое желе.
– Урод сопливый! – кричу я, отплевываясь от песка. Ветер над головой не думает утихать, воронка скручивается вокруг нас все сильнее.
Не отбежав и десяти метров, Энди шлепается на колени снова.
Я мчусь за ним, перескакиваю через его распластанную на земле тушу. Он хватает меня за ногу, и я падаю вперед лицом.
– Отвали, соплежуй! – ору я и пинаю его свободной ногой. Энди тоже кричит, но руки не отпускает.
Я пытаюсь отползти, он тянется за мной. Мы катаемся по земле, пока Энди не удается вскочить на ноги. Я сгибаю колени, пытаясь встать, но он прыгает мне на спину, и я снова падаю грудью вперед, тараня землю. Камни больно впиваются мне под ребра.
– Никуда ты не побежишь, Мэйтланд! – вопит Энди, перескакивает через меня, как я раньше, и старается бежать. Ветер завывает у меня в ушах, а во рту полощется песка на половину Майрона.
Я рвано дышу, поднимаюсь, игнорируя боль в спине. Воздух сгущается еще плотнее, полыхает алым, белым, серым – потом стук крови в ушах отходит на второй план, потому что перед глазами в самом деле темнеет. Я жмурюсь несколько раз, вскакиваю на ноги и бегу.
Энди далеко, мне его не догнать.
Он сжульничал.
Какая теперь в этом разница, мне никто не поверит.
Я проиграл.
Злость распирает меня изнутри, я кричу, из последних сил рвусь вперед. Кровь стучит в ушах, висках, во всем теле с непередаваемой скоростью, отбивает такую дробь, что пора испугаться, но я этого не замечаю. Я бегу и бегу и догоняю Энди быстрее, чем думал, и вдруг я уже перед ним, обгоняю, и до склона осталось каких-то пару футов.
Но он хватает меня за шиворот, рывком тянет к себе. Я падаю на него спиной, он летит вниз – и его кулаки вместе с ним. Мы катаемся по земле, молотим друг друга и кричим, как ненормальные.
Злость распирает меня изнутри.
– Ты слабак и трус, Мэйтланд! Канцлеру на тебя смотреть тошно, он просто поделать ничего не может, что ему такой сын достался!
И все, больше я ничего не понимаю, потому что перед глазами все чернеет от ярости, и я молочу Энди по рукам, груди, животу; ветер над нами завывает так, что ничего больше не слышно, и я ору, ору, почти выплевывая легкие, потому что те сдавило – и давит все сильнее, сильнее, мне почти больно, и в глазах все та же темнота, и...
– Эй, какого черта тут происходит?
– Рэй!
– Отлепитесь друг от друга немедленно!
Все крики врываются ко мне в голову, взрываются там, как бомбы, так что хочется вскрыть себе черепную коробку, потому что это больно, чертовски больно! Я открываю глаза, жадно дышу, но внутри все горит, и я не могу сосредоточиться на своих руках, которыми упираюсь в землю – и она скачет вверх-вниз, и я вместе с ней, а потом что-то щелкает в моем мозгу с таким оглушительным треском, будто кто-то выстреливает мне прямо в голову!
БАХ!
На миг все заполняет чернота, и кажется, словно она вырвалась из моих глаз и заполнила все вокруг, и весь кратер в темноте, и Энди тут нет, и Джервиса нет, и остальных нет, и даже меня нет...
– Рэй?
– Что это?!
Мне кажется, что я все еще жмурюсь, поэтому так темно. Я открываю глаза, и – вы не поверите! – все темное тает в воздухе, как дым, и его последние клочки тянутся из моих рук, ног, живота, даже из глаз – насколько мне позволяет судить мое зрение. Я не уверен, потому что этого просто не может быть, и единственное объяснение тому, что я вижу темные струящиеся пальцы дыма, обволакивающие – нет, исходящие от моего тела – это галлюцинации.
Но потом Коб пораженно басит:
– Да он калигус!
И меня рвет прямо на Энди.