Особенно густо бьют зенитки в районе Лодейного Поля. Но самолет делает второй заход и снова идет вдоль Свири.
- Два задания мы выполнили, — говорит Карпенко. — Теперь — последнее.
Афонин обращается ко мне:
- Подходим к Подпорожью, товарищ капитан Куда сбросить ваш корреспондентский подарок?
Это он про бомбы.
- На самый важный объект, — как заправский авиатор, отвечаю я.
Кружим над городом. Он сверху кажется вымершим. Так, конечно, должны выглядеть оккупированные города. Правда, в одном месте я вижу какое-то движение, что-то вроде колонны «бутылок», ползущей по дороге. Бутылки — это, оказывается, лошади. Видимо, здесь какая-то транспортная контора. А вот дом, и вокруг него густо расставлены большие и малые спичечные коробки. Это — грузовые машины.
Бомбардировщик наш летит, окруженный белыми и черными шарами.
- Тут у них крупный гараж, — говорит Афонин.
- Какая высота? — спрашиваю я, обернувшись к Карпенко.
- Три тысячи двести метров, — отвечает за него Головков.
- Смотрите в цель, капитан, — говорит Афонин. — Для точности удара — иду в пике.
«Наконец-то! Долгожданное пике!»
Я смотрю в люк. Бомбардировщик с ревом несется вниз. Город стремительно надвигается на нас. Но вдруг — город начинает крениться набок, дома и деревья повисают в воздухе. Что за чертовщина! И, словно перевернувшись, город куда-то проваливается... Теперь, кроме хмурого серого неба, я ничего не вижу Ни над собою, ни под собою. Где горизонт, где земля? И тут я чувствую, как точно кто-то наваливается на плечи, сжав их железными руками, и вдавливает в сиденье; кто-то железными пальцами вытягивает у меня все внутренности... В то же время я чувствую нарастающую, невыносимую боль в ушах: у меня такое ощущение, что в каждое ухо вгоняют по ржавому гвоздю.
Я до хруста стискиваю зубы, до боли зажмуриваю глаза.
Моторы воют с предельным напряжением; кажется, вот-вот они разорвутся на части. Ржавые гвозди мне вгоняют все дальше и дальше в уши. Железные руки ломают мне плечи. Железные пальцы потрошат внутренности.
Кажется, проходит целая вечность. И вдруг — легкий толчок! И первое ощущение — разжимающиеся железные руки на плечах. Я делаю глубокий вдох, догадавшись: это самолет вышел из пике! Но боль в ушах нисколько не утихает. Я отворачиваюсь, чтобы Карпенко не увидел слезы у меня в глазах.
- Здесь. будут помнить вас, товарищ капитан! — слышу я ликующий голос Афонина. — Бомбы хорошо легли в цель. Видели?
- Да, конечно, — мямлю я в ответ, с трудом раскрывая глаза. Смотрю сквозь слезы в люк. В одном месте вижу большое облако. Не это ли есть накрытая цель?
И снова я стискиваю до хруста зубы, до боли зажмуриваю глаза. Боль, боль в ушах! Невыносимая боль! Хоть криком кричи!
Я опускаю голову на колени и зажимаю уши руками поверх шлема. Хорошо, что на меня не обращает никакого внимания Карпенко. Он весь — внимание, не увидел ли он самолет противника?
Через какое-то время я слышу голос Афонина:
- Приближаемся к нашему аэродрому, товарищ капитан. Не хотите ли теперь испробовать «пологое пикирование»? Говорят, вы интересовались. — И, не дав мне опомниться, говорит: — Следите за высотой. Находимся на трех тысячах. Смотрите, как теряем высоту... Две шестьсот. Две двести. Тысяча восемьсот. Тысяча четыреста.
Дальше я уже ничего не слышу.
Только толчок о землю приводит меня в чувство.
Пробежав по летному полю, самолет подруливает куда-то вправо. Здесь стоит толпа. Мелькают знакомые лица летчиков и штурманов, вижу Перепелицу. А вот и иронически улыбающийся техник. Как же его звать? Павел, Павел Шашкин! По его улыбке вижу: он точно знал, чем закончится мой первый боевой вылет. Видимо, это случалось со многими.
Он первый и помогает мне вылезть из люка, расстегивает лямки моего парашюта. Я же держусь за уши, стиснув их обеими руками.
Все подходят ко мне, поздравляют с первым боевым вылетом. У летчиков — это высоко ценится. Подходят Афонин, Головков, Карпенко. Перепелица сердито их отчитывает:
- Что же вы, черти, не предупредили капитана? Петь! Кричать! Вон как у него болят уши!
- Для полного «ощущения воздуха», товарищ подполковник! — широко улыбаясь, отвечает Афонин. Улыбаются и все вокруг. Невольно приходится улыбнуться и мне.
Афонин докладывает о результатах боевого вылета. В воздухе, оказывается, мы пробыли один час и тридцать минут, пролетели по треугольнику 750 километров.
- Идите к Добышу! — в том же сердитом, но не злом тоне говорит Перепелица.