Точно так же «семидесятники» не любили преподносить вывод на тарелочке. В большинстве своем они очень тонко относились к проблемам этики и уделяли им, наверное, больше всего места в своих текстах, но избегали чеканных формулировок. Как ни парадоксально, но дойти до финальной точки в произведении фантаста «Четвертой волны», это еще не значит понять «мораль произведения». В ряде случаев «семидесятники» вообще лишь обозначали «позиции сторон» в некоей сложной, витающей над текстом дискуссии и на том останавливались, предлагая читателю самому выбрать, с кем он. Это характерно, например, для Владимира Покровского (повести «Время Темной Охоты», «Танцы мужчин», «Скажите „раз“!»), Эдуарда Геворкяна (повесть «Чем вымощена дорога в рай?»), Евгения и Любови Лукиных (повесть «Миссионеры»). Вячеслав Рыбаков время от времени «мораль» все-таки проговаривал вслух (рассказы «Великая сушь», «Пробный шар», повесть «Не успеть»), но в его творчестве очень силен мотив театральности, игры, представления, и его читатель — не столько даже читатель, сколько зритель, поэтому и высказываться приходится громче, внятнее. В целом же «семидесятники» произвели ритуальное схлопывание ответа на вопрос, которым озадачивали читателя. Ситуация для жанровой литературы нехарактерная и даже неудобная… но кто из них решился бы про себя сказать: «Я пишу жанровую литературу!». Творческая амбиция всей «Четвертой волны» нацелена была выше.
В 90-х условия изменились, лаконизм оказался не ко двору. Напротив, чтобы обеспечить тот сравнительно бедный тираж, которым выходит в наши дни фантастика, издатели понуждают авторов разжевывать происходящее в тексте до состояния манной каши. Большой рассказ времен «Четвертой волны» сейчас выглядит как конспект полноценного романа. А тот, кто в наши дни пишет, как писали во времена Московской олимпиады, например, питерский мастер малой формы Михаил Гаёхо, что ж, тот выглядит подобно памятнику безвозвратно ушедшей эпохе…
Ощущение «жесткости», помимо лаконичного стиля, подпитывала особая этическая настройка лучших представителей «Четвертой волны». Эту настройку, наверное, можно назвать «черным гуманизмом».
Все представители «поколения 70-х» были гуманистами: они верили в человека, в торжество Разума, в светлое будущее. Они неизменно ставили человека в фокус повествования, и любые идеи — научные, технические, философские — оказывались на втором плане. Но именно в годы расцвета «Четвертой волны», как никогда прежде, фантастическая литература окунулась во вселенское зло. Боли, страха, ошибок, ярости и страданий в произведениях «семидесятников» удивительно много. Возможно, это была общая психологическая реакция на пафосную симфонию в фантастике 60-х… Они как будто чурались открыто предаваться пленительной магии Полдня или холодноватой правильности будущего по Ефремову. Им, судя по «классическим» текстам «Четвертой волны», казалось более важным показать, сколь труден путь к свету, как дорого придется за него платить, до каких дальних пределов простирается галерея масок многоликого зла.
Как ни парадоксально, самое, быть может, интеллектуальное, самое изысканное в художественном смысле поколение наших фантастов поддалось очарованию боли и тьмы. На кровь, ужас и злодейство особенно щедр бывал Андрей Столяров. И в его рассказе «Взгляд со стороны» побеждает слабость главного героя, сопротивление тяжести мира сломлено… Роман «Монахи под луной» того же автора — вообще сплошной сюрреалистический кошмар. Причем в 90-х эта тенденция в творчестве Андрея Столярова только усилилась. Ленинградского фантаста с необъяснимой силой манит поражение, трагедия, в большинстве случаев он выбирает худший финал из всех мыслимых. До крайности жесток и переполнен «турбореалистскими» кошмарами роман Андрея Лазарчука «Жестяной бор». Повествование о самом грандиозном проекте в истории человечества оканчивается страшной ошибкой в рассказе Вячеслава Рыбакова «Великая сушь». В повести Эдуарда Геворкяна «Правила игры без правил» отцы забывают детей, а дети стреляют в отцов. Юрий Брайдер и Николай Чадович обрекли на крушение всех надежд и жуткую гибель главного героя повести «Ад на Венере». Эта повесть была, как холодный душ после нескольких десятилетий сияющей «космической одиссеи» в советской фантастике.
Жестокой правды в текстах «Четвертой волны» хватает, а простого бескорыстного милосердия очень мало. Упрек ли это? Нет, всего лишь описание явления. За что упрекать «семидесятников»? За то, что они ради выполнения художественной задачи не стеснялись приподнимать завесу, укрывавшую тьму? Но с тех пор ни одно поколение наших фантастов не умело писать по-доброму, не училось любви, не рисовало счастья.