Никого не было. Все камеры были совершенно пусты, но кровь в некоторых местах всё ещё оставалась. В голове замелькали ужасные и обрывистые образы, которые ловила моя память, пока я убегал из этого ада. Я вдруг понял, что помню, кто где сидел. Проходя мимо камер, я вспоминал всех, кто когда-то там страдал. Но дойдя до последней, я всё-таки остановился.
Здесь были те четверо лисят, кровь которых пролил я, пятно от которой всё ещё оставалось на полу. Проходя мимо этого места, я вспомнил всё, что тут когда-то произошло. От воспоминаний, которые оказались необычайно чёткими, у меня подкосились лапы, и я рухнул на колени. Изенгрин лишь рассмеялся и поднял меня, держась за цепь от моего ошейника. Но всё равно встать на ноги было для меня слишком суровым испытанием. Только когда я отполз от злополучной камеры, я смог подняться. Наш последний, по мнению Изенгрина, путь продолжился. Вскоре нас вывели на улицу, через тот же ход, через который когда вылетел я. Я чётко помнил остаток своего пути: пробежать прямо и перемахнуть через забор, за которым располагался рынок.
Нас, конечно, на рынок не повели. Нас повели куда-то налево, но куда, я тоже знал. Именно там обычно совершаются казни, на которых не должно быть свидетелей. Странно, я думал, что Изенгрин предпочтёт огласить свой подвиг как можно шире, но он решил повесить нас по-тихому, никого, кроме охраны, не привлекая.
Но даже если бы нас вешали на центральной площади, то народу бы собралось немного. Потому что даже самое эффектное зрелище портит погода. А сегодня она как раз была ужасна: удивительно хмурое и низкое небо со свинцовыми тучами будто давило на голову, прижимая к земле. Солнце только начинало всходить, но его попросту не было видно: всё, от горизонта до горизонта, было затянуто серой пеленой. Даже воздух входил в лёгкие не так, как обычно, — он был наполнен какой-то невыносимой сыростью. Даже запахи цветов, в обилии украшавшие королевский сад, не чувствовались при такой погоде. Кругом просто витало уныние всего живого.
Самое интересное, что такая погода была каждый раз, когда меня собирались повесить. Все восемь раз было такое же небо и такое же всеобщее уныние. Хиромантия. Наверно, даже погода была за меня, если каждый раз огорчалась моей намечающейся смерти. Но каждый раз всем приходилось обломиться.
Вот и показался за углом мой парапет. Специально для моих спутниц на нём укрепили ещё два столба с верёвочными петлями. Обычно столб был один, но сегодня я был рад тому, что меня вешают не одного, как раньше, а целой группой.
Аккуратно ступая лапами на ступеньки, Флёр, Эмерлина и я, закованный где только можно, поднялись на парапет, вставая каждый на своё место. Палачом сегодня служил сам Изенгрин, что меня, конечно, не радовало. У меня страха не было, просто обида. Флёр была уверена в себе, стояла прямо и гордо, будто не на парапете, а на трибуне, и собиралась речь толкать. А вот моя жена явно боялась такой ситуации: она то и дело испуганно смотрела на меня, будто прощаясь. Но, зная надёжность помощников Флёр, я был спокоен, как статуя. Вокруг нас стояло плотное кольцо охраны, все вооружённые арбалетами и с интересом поглядывающие на нас. Странно, но были какие-то зрители, собравшиеся посмотреть на казнь. Кто-то из народа, какие-то крестьяне и даже пара знакомых феодалов. Одному я жутко хотел помахать лапой: мы были с ним хорошими приятелями, его территория прилегала к моей, хотя была не такой обширной. Но мой друг приходил на каждую мою казнь, чтобы посмотреть, как я убегу на этот раз. Я подмигнул ему, давая знать, что сегодня намечается что-то феерическое.
Когда у каждого на шее затянулись петли, Изенгрин коротко и тихо толкнул какую-то речь про то, какие мы плохие, а я в это время думал, каким образом нас будут спасать. Очевидно, способ был весьма странный, потому что я не увидел ни одного лиса среди толпы или охраны. Не было видно вообще ничего подозрительного. Я огляделся по всем сторонам и убедился в этом ещё раз: не было вообще никого, кто бы мог нам помочь. И поэтому я начал волноваться. Потом слегка запаниковал. Когда Изенгрин кончил свою речь, я присвистнул, привлекая его внимание.
— Что тебе? — обернулся он.
— Ты что, забыл?
— Что я, по-твоему, забыл?
— У меня есть кое-что, что очень тебе необходимо.
— Что же? — поинтересовался волк, подойдя поближе.
— Водичка из тайного города. Всё, чего я за неё хочу, — свободу лисицам. Обеим.
Эмерлина и Флёр удивлённо посмотрели на меня.
— Странно. Всю жизнь он был эгоистом, а теперь вдруг озаботился, — Сказала Эмерлина.
— Точно, точно, — подтвердил её слова волк. — С каких это пор ты заботишься о других, а не о себе?
— С таких, Изенгрин. Всем свойственно меняться, кроме таких подлецов, как ты.
Начальник королевской стражи хмыкнул и подошёл ко мне вплотную.
— Нет, Ренар, сегодня твоя доблесть в пролёте. Я даже не буду думать выполнять твоё условие. Потому что… — он вдруг полез лапой в мою жилетку, нащупывая в одном потайном кармане причудливую склянку.
— Куда это ты полез?
Изенгрин выудил сосуд из жилетки и подбросил его на ладони.
— Это раз. А это, — волк размахнулся и бросил колбу в каменную стену замка. Склянка разбилась, и вода быстро впиталась в сырую землю, — два, — закончил волк, наблюдая, как вода уходит в грунт.
— Что ты сделал?
— Думал, мне нужна грязная вода из какого-то города? До чего же ты наивен, Ренар…
— Я не понимаю…
— Мне просто надо было избавиться от тебя недельки на две, а Арен был всего лишь наблюдателем, который следил за тем, чтобы ты меня не перехитрил.
— Хитрости мне не отбавлять, Изенгрин.
— Вот именно. Главное — знать слабые места.
— Ты их не знаешь.
— Знаю. Поверь мне, я знаю, — он показал пальцем на Эмерлину. — Я многое о тебе знаю.
— Тогда хотя бы не трогай Флёр.
— Почему это?
— Она ни в чём не виновата!
Изенгрин снова хмыкнул и слегка прошёл к лисице.
— Погладить тебя — мечта каждого мужчины в нашем и соседнем королевстве… — он взял её за морду и направил к себе в глаза. — А я сделал даже больше.
Флёр вдруг извернулась и что есть силы укусила Изенгрина за палец. Зубы у неё были острые, поэтому волк зажал лапу, чтобы остановить кровь.
— Чертовка!
Флёр оскалилась и рыкнула на него.
— Я бы всё равно тебя повесил!
— Да мне-то что? — парировала Флёр.
— Знаешь, сколько я получу за твою голову? — Изенгрин достал из своей красной рубахи кусок бумаги и сунул его под нос лисице. — Читай, что написано!
Флёр потупила взгляд и замолчала.
— Ах, ты ещё и неграмотная! Даже читать не умеешь! — рассмеялся Изенгрин. — Ренар, прочитай ей, что здесь написано! — он показал мне листок.
Под большим художественным изображением её морды красовалась большая красная надпись: «Разыскивается! Живой или мёртвой. Лисица Флёр. Внимание! Серийная убийца, вооружена и крайне опасна! Вознаграждение — десять тысяч золотом».
Я выпучил глаза на последнюю фразу. Таких денег хватило бы нам на всю семью, чтобы жить припеваючи до конца своих дней. Не знал бы её так близко — я бы, наверно, не удержался.
— Сколько там? — спросила у меня Флёр.
— Десять тысяч…
— О, ещё в цене подросла. Неплохо, неплохо… — поёрзала Флёр в петле и наручниках.
— Да, цена у неё что надо. Хотя, наверно, от неё самой было бы больше пользы и удовольствия.
— За своё удовольствие ты расплатишься, волк, — холодно произнесла Флёр и снова стала невозмутимой.