— Погодите, товарищ Семен, — нетерпеливо рвалась Ява, чтобы выговориться. — Прошу вас, глядите немного вперед; культурное хозяйство предполагает…
Она рубила и подрезала что-то своей тонкой и острой ладошкой, сбивалась и поправлялась в скороговорке, а Огородов, теряя терпение, тянулся взглядом к выходной двери, ожидая возвращения Страхова и Зины.
— Сейчас много радетелей крестьянских, — молотила Ява и, чтобы привлечь внимание Огородова, ухватилась цепкими пальчиками за пуговицу на его рубахе. От нее приторно пахло крепкими духами. — Однако позвольте, товарищ Семен, как вам известно, у нас существует аренда и наемные руки. Многоземелье для кулака никогда не было обузой. Да сами-то вы не из таких ли?
— Не из таких, не из таких… Я, знаете, тороплюсь, не опоздать бы мне. — Он отстранился от нее и твердо шагнул к двери, вышел на крыльцо. Следом поспешила и Ява. А на крыльце, в тени железного козырька, полуотвернувшись друг от друга, стояли Зина и Страхов. Он, сложив руки на груди, в пиджаке, надетом внакидку, курил, вероятно с жадностью расстроенного человека, потому что под козырьком густо стоял дым трубочного табака. Зина, переметнув свою толстую косу на грудь, беспокойными пальцами мяла голубую ленту. В глазах ее стояли близкие слезы. Не поднимая головы, она поглядела на Огородова и, в миг справившись с собою, улыбнулась полно открытыми и влажными глазами, смущаясь и извиняясь:
— Разве вы уходите?
— Да надо, Зинаида Васильевна. Я ненадолочко. Вас повидать. Егора Егорыча.
— Вы теперь вольная птица — не забывайте нас. А то мамаша и та спрашивала, почему-де не видно нашего Менделеева. А вас и в самом деле все нету и нету. Глядите же.
— На первый раз достаточно, — подбодрил Страхов Огородова и указал глазами на его руку: — Не забудешь?
— Никак нет, — Огородов понял, что Страхов напомнил ему о записке. — У нас железно.
Страхов дружески подмигнул ему, заулыбался, но светлые глаза его оставались безучастными, будто виделось им что-то совсем иное.
— А я провожу товарища Семена, — вызвалась Ява и, подхватив Огородова под локоть, стала спускаться с ним по ступенькам.
— Я ведь, извиняйте, бегом, — посторонился Огородов, и Страхов опять помог ему, понимая его смущение и неловкость:
— Ява, пусть он летит один. В самом же деле, человек опаздывает. Беги, беги, Семен Григорьевич. Поговорить — будет еще время.
— Дикость же, господа, — обиделась Ява. — Вырвали человека прямо из рук. Но вы, товарищ Семен, имейте в виду, с вами мне надо поговорить. Вы подумайте, подумайте над моими вопросами.
— Подумаю, — он поклонился Яве, потом Зине, не поглядев на нее, но видя перед собою ее лицо, чем-то взволнованное, и быстро пошел от дома Овсянниковых.
Ява, не скрывая сожаления, заметила:
— По-моему, этот ваш сибиряк из крепкого хозяйства. Ей-ей. И упрямство в нем такое, знаете, — она собрала и показала свой рыхлый кулачок. — И темнота, однако.
Страхов, взявшись за ручку двери, заметил с усмешкой через плечо:
— А ему ты сказала другое.
— Я женщина и не люблю точности. — И добавила уже в закрывшуюся за Страховым дверь: — Цепляется прямо к каждому слову.
— Что темен, Ява, ты немного строга, — начала было Зина, но, видимо, вспомнила о своем разговоре со Страховым и умолкла — жалкая улыбка опять легла в уголках ее губ.
— И все-таки, Зинушка, мужик есть мужик, — сколько ты его ни вари, все сырой. Я не сторонница идеализировать их.
В это время дверь приоткрылась, и большеротая худая девчушка громко шепнула:
— Господа, продолжаем же.
V
Был долгий вечер, один из тех, когда белые ночи уже отпылали, а блеклые зори по-прежнему так загуливаются, что начинают надоедать своим мерклым бессилием. Вернувшись домой, Семен прилег на диванчик, ноги закинул на бабкины сундуки и задумался. Донимали раскаяния: надо бы все-таки уехать ему домой — глядишь, в паре с младшим брательником подняли бы хозяйство, зажили по-людски. А теперь что же выходит — все прахом. Может статься и такое, что потом не к чему будет и приткнуться. Уж вот истинно, дураков не сеют, не жнут. Какая же нещадная сила так решительно распорядилась им? Соблазн вернуться в деревню на своем коне? Нет. Домашняя копейка дороже заезжего рубля. Тяга к умным господам? Пожалуй. Только не сами господа занимают его, а она среди них. Она, со своей косой, ямочками в уголках губ, разговором о Сибири, — как наваждение, как огонь, охвативший всю его душу горячей надеждой. Он пытался понять, что с ним случилось, и не мог дать ясного отчета. Была у него своя цель, свои задумки, примеренные к дому, и сам он вроде бы ехал уже по знакомому зимнику, да занесло вдруг его некованые сани на крутом раскате и поставило поперек дороги. Опомнился, оглядел беду свою только тогда, когда уже выпал в снег.