Семен неожиданно задал себе эти вопросы и не был готов ответить на них. Его в первые же дни пребывания на ферме поразила подозрительность людей, будто все, что делается в хозяйстве, делается в ущерб им. А отсюда вялость всей жизни, упорное желание устраниться от общих дел или закончить их быстрее и не вспоминать.
Управляющий Троицкий не имел привычки в чем-либо сомневаться и все объяснил Огородову с бодрой простотой:
— Об этом всеобщем недоверии и малой активности наших работников земские верхогляды прожужжали мне все уши. Но, милостивый, государь, поймите же наконец, кто пришел к нам на ферму. Да, кто? Ведь это в основном люмпен-пролетариат, отвергнутый своим сельским обществом. Кто они? Безземелица, бездомовица, бессемейщина — словом сказать, народец — перышко: куда ветер, туда и он. Ну что вы хотите от них, если они сызмала батрачили на чужое брюхо, и, следственно, труд для них сделался обузой: он их ни разу не накормил и не напоил досыта. С этим они и прибились к нашему берегу. А теперь чуть не досмотрел — порча или кража. Нет, друг у друга они не берут — это воровство. Вот вам и вывод, дорогой мой агроном: заставить родить землю легче, чем научить человека честно работать. Теперь хоть ты и агроном, и душа у тебя к земле тянется, но люди и для тебя в первую голову. Вот так, милостивый государь. Человеком дело ставит…
В заботных думах Семен и не заметил, как отмахал по легкому зимнику тридцать верст. К Верхотурской заставе подъехал, когда уже совсем ободнело. После ясной студеной ночи город лежал в холодной изморози, и храм Семиона Праведного в лучах восходящего солнца то показывался белой громадой, то скрывался в тумане.
А город шумно, с веселой суетой гулял праздник рождества Христова: перезванивались богатым набором колоколов церкви, неслись легкие, на высоких подрезах, кошевки, с лентами, опохмеленными ямщиками, бубенцами и смехом; иногда, разметая снег, собак и прохожих, во всю ширину улицы рвались в неведомую даль лихачи на одичавших тройках. В широких задках кошевок, под медвежьей полостью, жарко и радостно теснились усатые седоки и веселые дамы с румяными лицами, одетые в меха и белые «пленительные туманы», сторонкой, степенно, кланяясь друг другу, шел от ранней заутрени богомольный народец, в черных лежалых нарядах на шубной подкладке; не по сезону, но от полноты здоровья в тонких ботиночках похрустывали снежком молоденькие горничные и бойкие гимназисты; с парадной лестницы богатого двухэтажника дворник, с бляхой на белом запоне, и домашний малый, без шапки, в одной рубахе, бережно, под руки, спускали дородного непроспавшегося господина в цилиндре — господин не хотел идти, квасил губы и, опрокидываясь назад, упирался широко расставленными ногами в ступени лестницы, а у крыльца уже стояли санки, и седой масти жеребец нетерпеливо перебирал ногами, готовый вынести хмельной цилиндр на колокольню; кучер, совсем еще мальчишка, высоко подпоясанный по шубе, левой рукой держал тугие вожжи, а правой откидывал суконный фартук; за выходом важного господина наблюдали двое нищих с тяжелыми сумками через плечо, набитыми щедрым праздничным подаянием — сладкими объедками и даже незакусанной сдобой: один, с желтым, одутловатым лицом и кожаным кружочком на левом глазу, размашисто дергал по носу сермяжным рукавом, занеся руку от самого локтя, другой, постарше, с голой жилистой шеей, прикрывал черный рот рукавичкой и хихикал; дворник сердито вскинул на них бороду, и они поплелись своей дорогой.
На соборной площади громада церкви Семиона Праведного. У горожан она в особой чести, потому что в престольные праздники службой в ней правит сам архиерей. И хор в ней собран из сильных, красивых и слаженных голосов, а крестные ходы славятся благолепием и огромным стечением народа. Но самым примечательным в храме была икона Семиона Праведного, написанная знаменитым художником Суриковым, когда он проезжал через Ирбит в Тобольск, где работал над этюдами картины «Покорение Сибири Ермаком». По его же наброскам местные богомазы расписали и свод храма, где в красочных образах рассказали о вознесении богородицы. Из прихожан мало кто умел прочесть библейскую притчу, но глубокое опаловое небо с живыми текучими облаками, крылатые ангелы да и сама богородица в длинных воздушных одеждах, струящихся по ее ногам, внушали людям суеверную робость и смирение перед высотой и величием непостижимой истины. Деловые люди, приезжавшие на Ирбитскую ярмарку, задабривали Семиона подношениями и дорогими свечами, а потом вымогали в молитвах покровительство в делах у всемогущего праведника.