— Там же сторож. Как его, все забываю?..
— Костя Улыбочка. Да что этот Костя — шкалик поднесут ему, и хоть весь омет увези под его улыбку. Да то, что тянут, Николай Николаич, еще полбеды. Беда сущая в другом: у него по кладовкам да погребам годовые запасы солонины, масла, картофель, овощ всякий свой — плевал он на наши фермерские работы. Ему на ферме заработанные деньги только и нужны на кабак. Ну придет он, скажем, на жнитво или на покос опять же, там машины, он около их пошабашит, отбудет поденщину нога за ногу, и плати ему. Он свое из горла вырвет. А силы свои приберегет для дома, где у него орава кабанов да стадо овечек с коровами. Потом пойдут грибы да ягоды. В самую страду все повально ударятся бить кедровые шишки. Все это утеснить надо. Я так располагаю: нанялся на ферму — будь добр живи фермерскими доходами. А то живет нарасшарагу — одна нога тут, другая там. Ты давай к одному месту, или — или. Живи и знай, что кормит тебя ферма, а не собственное подворье. Тогда он не будет увиливать от общественных работ, не станет прятаться за своего кабанчика. Тогда-то этот мужичок-кедровичок весь, со всей семейкой, будет у меня вот иде, — Корытов выпростал руку из-под ляжки и над столом сжал ее в кулак. — Тогда ему, мужичку, совсем не понадобится шастать ночами возле чужих ометов. Краж и в помине не будет.
— Чудной ты, право, Сила Ипатыч. А я-то о чем пекусь, поймешь ли. — Постукивая гнутым мундштуком трубки по своим белым крупным зубам, Троицкий затомил приказчика молчаливой усмешкой, потом сказал: — Мало работаем с народом, чтобы довести до сознания каждого понимание своего долга и высоких нравственных качеств. Следовательно, наш рабочий должен знать, Сила Ипатыч, — я особо буду об этом заботиться, — должен знать, что он государственный работник, а если он поймет, он перестанет стяжать. Ясно я говорю?
— Оченно даже, Николай Николаич. — Приказчик качнулся из стороны в сторону, уладил руки под ляжками и успокоенно прищурился на управляющего. — Только загвоздка есть, Николай Николаич. Пока он перестанет стяжать, пройдут годы, а обмолачивать-то овес надо сегодня. Не за горами и полевые работы. Да и скот у нас. Убеждать — это, конечно, как вы изволили сказать. Мужик, какой бы он ни был, а он нам родной. Значит, надо ему по-свойски кое в чем дать укорот, чтобы он и сам начал отходить от стяжательства.
— Горяч ты, однако, Сила Ипатыч. Ой горяч. И я чувствую, у тебя что-то уже приготовлено. Давай показывай.
Приказчик достал из своей папочки лист бумаги, близоруко разглядел его, повернул как надо и обеими ладошками расправил на столе перед глазами управляющего:
— Как раз, Николай Николаич, все по-вашему изложено. С нынешнего года покосов рабочим не нарезать. Все косят в общий зарод, а потом каждому из него отвесим на коровку. И не боле. Мы по-родственному, Николай Николаич, за хрип брать не станем. Хочешь держать две али три там коровы — милости просим, держи, запрету нет, но сенцо купи на сторонке. Да, на это нужны деньги, верно, но ты постарайся для фермы, сверх поденщины прихвати — вот тебе и лишний гривенник, а то и рублевик. Али плохо? Всем хорошо.
Управляющий повертел листок бумаги, но читать не стал.
— Чернилами-то не мог, что ли, написать. Карандашом я ни черта не разберу. Пишешь тоже как курица лапой.
— Да уж как умеем. Сейчас Андрюшку-конторщика заставлю, у того глаз вострый, вмиг перебелит. А существо распоряжения я вам все до словечка передал. Там и читать нечего. А хорошо-то будет, Николай Николаич, и народу и ферме. Одна благость.
— Это, пожалуй, следует испытать, — Троицкий постучал по бумаге раскаленной трубкой. — Но при одном условии, Сила Ипатыч: мы обязаны растолковать людям, зачем, для чего и с какой целью дано такое распоряжение. Тут, я думаю, необходимо сказать им, что это для их же блага. Пусть Укосов мою мысль уложит в одну-две фразы. В самом начале. Боюсь только одного, господин Корытов, начнется у нас повальное воровство.
— Но, Николай Николаич, волков бояться — в лес не ходить. На то у нас, в конце концов, есть урядники, становые. А власти, они ведь по головке не любят гладить.
— Лучше бы все-таки без урядников и становых.
— Народ понятливый, — с удовольствием покряхтывая, Корытов поднялся и влез в рукава своей стеженой шинели, надежно заверил: — Обойдемся и без властей.
— А ну как начнутся да пойдут недовольства, увольнения, — народ теперь вольный.
— Вольный-то он вольный, да куда ему податься, — застегиваясь на все пуговицы, весело отвечал Корытов.
— Чего ты судишь, Сила Ипатыч, куда, куда. Теперь по общинам нарезают землю: бери, запахивай. Не ленись только.