— Вот наш агроном, Семен Григорич, в Петербурге служил, учился там, намерен открыть у нас воскресную школу. Уже дело. Книг выпишем. Своих денег не пожалею. Теперь вот с делами немного управимся, спектакль ставить будем. Смотрел в прошлом-то годе? Ну? Понравилось?
— Забавно, ровно бы живые.
— Дак играют-то, Парфен, живые люди.
— Люди-то живые, да говорят не взаправду. Понарошке. Навроде бы как пересмешники, чужое талдычат. А ведь попик-то, придешь в церкву, перекрестит и по имени тебя назовет: будь-де здоров, Парфен. Ты будь здоров, а не кто-нибудь другой. Да коли нет здоровья, его от слов попика не прибавится, а душе все помягчей. Ты куда собрался-то? — у дверей кузницы спросил Постойко управляющего.
— Да вот проводил тебя. Потолковали.
— Мы тебя знаем, ты прост: и поговорить с человеком, и послушать. А церкву не поставишь — разъедемся. Так то и знай. Уж моя баба на што смирна да уступчива, но и она, барин, взбунтовалась, на погорелом-де месте не житье. Не житье и есть.
— Будем думать, Парфен, — пообещал управляющий и пошел обратной дорогой в смятенных мыслях.
Глухое зимнее утро, не сулившее ни особых хлопот, ни тревог, вдруг глубоко расстроило управляющего. Он и раньше чувствовал, что в фермерском поселке идет какая-то убыточная жизнь, людские судьбы в нем складываются вне связи с землей, непрочно. Всякий новый день, не как у пахаря, приходит без ожиданий, без замыслов и заботных намерений, потому что урок, или поденщина, ныне сработана, и какой бы она ни оказалась, но с рук сбыта, а завтра никто не знает, куда пошлют и за что спросят. Не доделанное вчера может остаться забытым, сделанное — бросовым. И выйдет, что день ото дня оторван. Сейчас надо посадить всех на фермерское содержание, чтобы каждый кормился только общественными работами, но есть ли гарантия, что ферма без подворной живности даст всем досыта хлеба и переходный прибыток? «Нет такой гарантии, — определенно ответил Троицкий на свой вопрос — Ферма и без того кругом в долгах и покончить с ними может только при упорном бескорыстном труде каждого: чтобы больше работали и меньше просили. Но, имея вдосталь свое молочко, овощ и мясо, работник прытко не побежит на фермерскую поденщину, и от голодного двора — он тоже не страдник. Но это же заколдованный круг, — нервничая, размышлял Троицкий. — Неужели из него нет выхода? То, что предложил Корытов, может озлобить людей и в корне подорвет большое, так хорошо начатое дело. Но где же выход?
Троицкий впервые задумался над тем, что жизненные цели людей и фермерского хозяйства мало совпадают между собою, не складываются в единую деятельную силу. Значит, при создании новой формы хозяйства не были учтены какие-то слагаемые, и в пути выявилось, что колеса большого, вроде бы крепко увязанного воза пошли вперекос с колеей. Пока не опрокинулась телега, надо остановить ее, выправить, и тогда снова и смело в дорогу.
«Да, да, — согласился Троицкий с планом приказчика Корытова. — Пусть он урежет у них скотину. Хоть как, а надо попробовать выехать из канавы, куда нас затягивает все больше и больше. Поняли бы только они, работники, что это для их же блага. Да и вот еще, поговорю-ка я с агрономом. Сдается мне, что и у него за душой уже накипело».
По заснеженному свертку к дороге от коровника быстро шла Анисья. Чтобы не опередить управляющего, убавила шаг, и на развилке поравнялись. Из пуховой шалки горячо и открыто глядели на мир синие притомленные глаза молодой бабы.
— Приехал твой квартирант, Анисья? Здравствуй-ко.
— Да я из дому-то, Николай Николаич, черти в кулачки не бились. По расчетам, должен быть. Ай случилось что? — При этом вопросе Анисья будто испугалась и переменилась в лице.
— Да нет, все ладно. Приехал он. Приехал. Беги отогревай его с дороги.
— Подумать только, ведь он здесь один, Николай Николаич, и кто-то должен же приболеть о нем. Человек он славный, в добрый час будь сказано.
— Ну ступай, ступай. Он и в самом деле небось ждет.
— Пошли господь, — Анисья нетерпеливо обошла сторонкой управляющего и, легкая, возбужденная, побежала к дому.
— Слушай-ко, Анисьюшка, — окликнул ее Троицкий, — надо бы мне еще спросить… Ты корову держишь?
— Да как же без коровушки-то, Николай Николаич. Ею, кормилицей, только и жива. Да и еще сказать, — Анисья торопилась выговориться и убежать, но в то же время от сознания какой-то удачливости ей не терпелось быть по-удалому откровенной. — Коровушка у меня и нетель. А в весну думаю пустить телка. Поросенок еще, провались он на ровном месте, с руками сожрал.
— Да не многовато ли для одной-то? Не управляешься небось?