«Ведь только подумать, — удивлялся Огородов, — ну что ты есть перед такой истиной. Вот и в жизни: живешь, живешь и думаешь, нету правды на земле, потеряли ее люди, забыли, а она, оказывается, рядом, в тебе самом. Земля да труд — ведь это как просто и как доступно, и верю я теперь в мужицкую судьбину — она и есть самая праведная, самая святая».
За столом опять возобновился шумный разговор. Ява, сунув свою чашку на подоконник, вскочила с диванчика, замахала руками, крикливо понесла Матюхина. А тот с ухмылочкой попивал чай.
Когда Матюхин, раскланявшись, пошел к выходу, Огородов направился за ним. Из маленького дворика бабки Луши было два хода: один по деревянному настилу тупика в сторону Большого Сампсониевского проспекта, другой — задами на Выборгскую набережную, к причалу. Матюхин, вероятно, уже бывал здесь и потому сразу направился к калитке в огород между деревянным сараем и колодцем. Ни разу не оглянувшись, он чувствовал, что вышедший следом за ним Огородов стоит на крыльце, обернулся, и Огородов поторопился к нему:
— Уйдете вы, господин Матюхин, и когда еще доведется увидеться. А мне бы поговорить с вами. Эх, как надо поговорить. Я сам как есть из мужиков, да вот вроде бы откачнулся от земли. И тут, конечно, такой разговор. А вот еще бы послушать вас о земле, общине… Мне кажется, вы всех их опрокинули.
— Вы меня проводите немного, я боюсь опоздать. Мне ведь в Кронштадт.
Они узкой тропкой между деревьями пошли плечо к плечу, иногда уступая друг другу дорогу.
— В воскресенье, ровно в полдень, у меня лекция на земледельческих курсах. Да вот здесь, при Лесном институте. В главном корпусе. Там укажут. Видите ли, ведь теперешний институт когда-то был земледельческим. Это уж он потом стал Лесным. Однако курсы земледельческие живут по традиции и до сих пор. Вход свободный. Милости просим. Как вас по батюшке-то? Вот и приходите, Семен Григорьевич. Я что-то вроде вас раньше не встречал. Вы, похоже, из солдат?
— Так точно. Уволенный вчистую. По доброму совету Егора Егорыча решил кое-чему поучиться. Хотя и без совета знаю…
— Чему же именно поучиться-то?
— Мы из Сибири. Я то есть. Земель по нашим краям много. Тьма земли, а хозяйствует наш мужик по-темному, косолапо, сказал как-то Страхов. И выходит, не живем вроде, а барахтаемся. Я уж и теперь чувствую, что приду домой, по-стариковски жить не смогу. Хоть как, но старому житью, видать, конец. Однако ломать — ума не занимать. Вот каково строить?
— Резонно, Семен Григорьевич. Весьма резонно. Но имейте в виду, ваш Страхов исповедует только ломку, иными словами, ему нужно великое потрясение, а нам великая Россия. Есть тут разница, как вы думаете?
— Да вроде бы.
— Вот на этой грани и определитесь. Да и вот еще, кстати, Семен Григорьевич, с октября у нас начнутся постоянные двухгодичные курсы — за мизерную плату, — очень вам советую. Уж вот действительно вдохнете свежего воздуху. А я чувствую, вам его не хватает. Послушаете лекции самого Кайгородова. Заглядывают к нам и Вильямс, и Стебут. Послушаете и вашего покорного слугу. Словом, не упустите счастья.
— Ну, спасибо вам. Уж вот спасибо.
Только-только они взошли на деревянный настил причала, как раздался короткий ревок парохода, и два матроса в грязных парусиновых робах взялись убирать сходни. Матюхин успел перебежать на палубу и через перила протянул Огородову руку:
— В воскресенье, в двенадцать. Буду рад. Всего.
Когда Семен вернулся от причала, в доме остался только Страхов. Он сидел на прежнем месте, близко присунувшись к окошку, и читал газету. На улице уже смеркалось, свет был скуден, и Огородов удивился:
— Что ж лампу-то, Егор Егорыч? Небось не внове, все знаете.
— Присядь-ка, Семен Григорьевич. Давай, брат, по дедовским заветам, посумерничаем. — Страхов отложил газету и подвинулся к столу, облокотился. Огородов понял, что гость приглашает его к важному разговору, садиться помешкал.
— Может, взбодрить самоварчик? Как вы, Егор Егорыч?
— По мне, так лишне. Сядь, пожалуйста. К тебе, Семен Григорьевич, единственная просьба — ни о чем не спрашивай. Что надо тебе знать, все скажу. Я ведь тебе доверяю, и потому без лишних слов. Прямо. Ты вхож в минное отделение. На день-то небось раза по три бываешь. Не так ли?
— Приходится.
— Вынеси оттуда — уж это как хочешь — фунтов пять динамиту. Спрячешь в кузнечном хламе, а дальше мое дело. На той неделе, умри, брат, а сделай. Кладовщик Спирюхин хорошо клюет на бутылку, а сам он тоже, как и ты, из солдат, мужик не то вологодский, не то псковской. Вот деньги. Бери. Не разговаривай. Без угощения к Спирюхину не подступишься. Достанешь, нет ли — дело укажет, а вот берешься или нет — здесь нужен прямой ответ. И я его жду сейчас же.