— Молодец, девка. В самую пору. И солью угодила. Ну, мужики, давай. И ты, хозяюшка, Анисьей вроде кличут?
— Анисьюшкой.
— Ишь ты, красавица-то какая. У нас, пожалуй, таких и в заводе нету. Присядь и ты.
От похвалы и ласкового внимания мужчин Анисья мигом забыла о какой-то Акулине и радостно поклонилась:
— Кушайте на здоровьечко, а мне пока недосуг.
— Так, так, — согласился Коптев и поднял стаканчик: — Как знаете, а у меня все терпения кончились. Оппа.
С очередной варкой пельменей подоспела Анисья.
— А вот и мы, — объявила она. — Налейте и нам, коли не жалко.
— Ну, молодчина девка. Уж я тебе от души, — Коптев рукой протягивал Анисье полную рюмку, другой подвигал ей табурет. — Вот сюда, ближай, хоть посмотреть на тебя, какая ты есть вся пригодная.
Анисья присела и взяла рюмку, улыбаясь Коптеву. «Погляди, — удало сказала она одними глазами. — Авось красоту мою не слизнешь». Она отпила из рюмки и, держа ее в руках, весело спросила:
— А ты что такой, вроде хозяина? Вином и тем распоряжаешься.
— Они, видишь, питки слабые. А я старше, крепчай их. Кому ж вести дело-то? — Коптев повел широким бритым подбородком на мужиков. — Рассудила?
— Ты мне попервости злым показался, — Анисья так осмелела с Коптевым, что доверчиво коснулась рукава его рубахи.
— Что так-то?
— Да чернявый ты. А они злые, чернявые-то.
— Это верно, — захохотал Коптев. — У меня пес живет черной масти, так, веришь, осердится, холера, — по неделе не лает.
Анисья тоже рассмеялась и, допив рюмку, поднялась уходить.
— Уже?
— Да ведь хозяйство, али усидишь. Семен Григорич, коли что, шумни.
Семен тоже попытался было удержать Анисью за столом, да она уж наладилась на бег.
— Хорошая какая, — сказал Коптев вслед ей и, опорожнив стаканчик, стал есть и слушать уже начавшийся деловой разговор между Семеном и Люстровым.
— Я поглядел по бумагам на структуру вашего хозяйства, на приходы и расходы — труба ваше дело. Судить по всему, труба.
— Закрыть ее надо, Исай Сысоич. Хоть я и живу тут настоящим барином, да правда для меня всегда правда. Все мы тут собрались и живем как гости: ни личной предприимчивости, ни привязанности. При теперешнем порядке личность крестьянина устранена от дел и забот, мужику осталось одно — думать только о себе, чтобы как-то выжить и не заморить с голоду семью. На этом пути хороши все средства, вплоть до воровства. Ферма объединила все, кроме трудовых усилий крестьян, и оттого, думаю, она стала поперек свойствам человеческой личности, против ее природы.
— Да, да, важное время переживаем, Григорич. Я не аграрник, или не почвенник, как принято козырять нынче, и никогда, наверно, не проникну в глубины души русского мужика, но чувствую, что он проснулся, думает, ищет новых форм труда и жизни на своей земле. Следовательно, рано или поздно придет к свободному и умелому землепользованию, с помощью которого накормит досыта всю Россию и утолит свой трудовой смысл. Но станет это окончательно возможным только при возвышении техники. И только так. Ну, а песенка фермы вашей спета. Слышал, что дадут вам закончить хлеборобный год да и преобразуют в низшую агрономическую школу.
— Да ну ее к ляду, эту ферму, — горячо вскинулся Коптев. — Далась она вам, таковская. Тут собралась одна неработь, выглядывают друг у друга кусок. Ты, Исай Сысоич, давай о главном. О нашем давай.
— У вас такой зачин, — сказал Семен и пытливо поглядел сперва на Коптева, потом на Люстрова. — У вас, говорю, такой зачин, что вы явно приехали звать меня в Межевое. Не так ли?
— В точку, Сеня, — Коптев стукнул по столу.
— Ну, звать не звать, а около того, — согласился Люстров. — Межевское общество, Григорич, попросило меня съездить к тебе и рассказать о тех двух силах, которые рвут мужика на части. С одной стороны, старые порядки и община, а с другой — выдел из общины. У мужиков теперь полный разброд: одни качаются — боятся крепышей, другие, как вот Сано, за полный выход. Это бедная часть. А крепкие хозяева, само собой, решительно за общину — им, как говорится, круговая порука на руку. Это тебе известно. Ну вот. Теперь назначен сельский сход. Он должен решить: или — или. Но мужики в целом-то чувствуют, что крепышей им на сходе не одолеть: те заговорят их, запутают и обманут. Людям нужно твое слово, Григорич. Словом, нужен свой человек, который растолковал бы им всю правду. Потому и считаю — надо тебе ехать. Они за село нас проводили и наказали строго-настрого без тебя не возвращаться.