— Ты наш, Семен, — напомнил Коптев. — Из общества ты не отписан. Хоть как, а собирайсь. Давайте, мужики, теперя за гладенькую дорожку. Оппа.
— Поехать можно, но что при всем при этом земство, Исай Сысоич?
— Земство, земство, — раздумчиво повторил Люстров и захватил свою бородку в кулак. — А сам не пойму, Семен Григорич. Оно, по-моему, весьма неустойчивая власть, и это теперь сознают все. Земство, сколь мог я заметить, побаивается мужика и готово заигрывать с ним. Но вместе с тем не хочет обижать и податную общину. Дело ясное, что чиновнику по душе те порядки, которые кормят его. Ему исправно идет жалованье. Мужик исправно несет податные тяготы. Полиция неусыпно следит за нравственностью и ловко выколачивает недоимки. Все как и положено.
— Вот оно самое и есть, — подхватил Коптев и, пригибая пальцы, перечислил: — И хочется, и колется, и мамка не велит.
— У каждого свои выгоды. Взять то же земство. А что ему сулят перемены? Это еще на воде вилами писано. И вообще, Григорич, когда вся деревня в одном хомуте, управлять ею и обирать ее куда как легче. Но и держать мужика в хомуте тоже становится опасным. Ну и допусти теперь мысль, что община рассыпалась. Как оно пойдет, мужицкое дело, на своем душевном отводе? Об этом ведь и мы с тобой, как и мужик-бедняга, ничего не знаем. Не так ли?
— Это ты не знаешь, Исай Сысоич. А я знаю и хочу этого. Мне охота попытать свои силы без указки и опеки. Вырешит мир развалить общину, я к переделу вернусь домой совсем. Это вам мое слово.
— Вот она, огородовская закваска, — Коптев вскочил на ноги, подбежал к Семену и поцеловал его в плечо. — А я тебе что талдычил всю дорогу, милый ты мой Исаюшка. Он, Семен, значит, все превзошел, а душа у него до самой смерти земельная. Так теперя и запишем: долой общинный хомут. Всякому воля, Сеня, золотко, дай я тебя обниму. — При этих словах Коптева прошибла хмельная слеза. Люстров покосился на него и качнул головой:
— Раздерганная земля, друзья мои, и розданная по кусочкам, оживет и всколыхнется, но золотого колоса не даст. Лет через десять — пятнадцать она, бедная, опять пойдет по рукам, как мелкая монета. А мир, он ведь вроде колодезного журавля: если один конец пошел вверх, то другой непременно книзу. И что ни выдумывай, Григорич, а очень скоро появятся свои земельные накопители, и рядом с ними, только на другом конце, повиснет безземелие, батрачество, нищета.
— Я все это, Исай Сысоич, знаю, но делаю и буду делать то, что, на мой взгляд, разумно сегодня.
Коптев и Люстров прожили у Семена три дня: им обоим было интересно познакомиться с фермерским хозяйством, посмотреть на работы, поговорить с людьми. На четвертый день, ранним утром, тронулись в обратный путь. Дорога предстояла нелегкая, потому что землю охватили сырые оттепели и дороги пали. Мягкий и влажный воздух так хорошо пахнул свежестью, что казалось, был настоян на березовых почках.
Запрягая, Коптев торопился и нервничал, но санки свои оставить на ферме не согласился, потому что были они доброй кузнечной работы. Лошадь еще не размялась, неохотно шла в оглобли, утробно вздыхала, и Коптев, пробуя крепость упряжки, так качнул ее, что лошадь едва не оступилась.
— Спишь, — с укоризной сказал мужик и полез в санки. Семен и Люстров втиснулись в задок, на хрусткую солому. Анисья вышла провожать и положила под лавочку кучера белый узелок с подорожниками, наказав Семену:
— Гляди, платок там не забудь. — И не вытерпела, сунулась лицом в тулупный воротник к Семену, вымолвила, задохнувшись стыдом и горем: — Как ждать-то?
Семен вместо слов уже на ходу успел поймать ее руку и с ласковой нежностью пожал ее в своих теплых ладонях.
Коптев ухарски свистнул, и санки тронулись со двора. Усаживаясь, он поегозился на кучерском месте и весело сказал сам себе: «Загляденье — бабочка».
По лесным дорогам кое-как добрались до деревни Стычные дворы, где все-таки пришлось переменить сани на телегу. В пятницу по вечерней зорьке приехали в Межевое.
XXII
Деревня жила глухой, скрытой и враждебной жизнью.
Трудолюбивый, среднего достатка мужик в равной степени ненавидел бедного, за которого тянул податное тягло, и кулака, который обирал всех, давая в долг под проценты деньги, хлеб, скот, товары. Спаивая, обманывая и подкупая мужиков, крепыши путем аренды прибрали к рукам и завладели на многие годы вперед лучшими участками общинной земли.
В Межевом таких хозяев было более десятка. Между собою они тоже завистливо и люто враждовали, но перед сельским миром были крепко осоюжены единством интересов. На селе они всегда держали верх и на сходках умели своим широким горлом задавить весь мир, потому что накануне не только сговаривались между собою, но и подговаривали на свою сторону слабых, неустойчивых мужиков, которые рьяно поддерживали своих благодетелей или просто-напросто отмалчивались.