— Только и слышно, красивая да красивая, а я вот не нахожу. Смотрю и не нахожу.
— Поищи в другом месте.
— И что ты такая, Акулина Селивановна. Ведь из себя ты так себе, а задачлива — слова не подберешь… Ну-ко, балуй у меня. — Яша щелкнул плетью на жеребца. — Я бы тебя, Акулина, из других не выбрал, вот святая икона.
— Да уж то верно, Яша, не по тебе деревцо. Лошадь-то свою прибери, а то, не ровен час, все телеги у нас порушит.
Не дожидаясь, когда уйдет, она стала мести крыльцо.
Яша вывел жеребца из-под навеса и развернул к воротам. Выпрягать не стал, рассчитывая покатать на своем рысаке межевских девок, — он любил делать это по праздникам.
Акулина подметала последнюю ступеньку, и со спины к ней крадучись подошел Яша. Взяв ее в обхват, дотянулся губами до ее низко обнажившейся шеи и застудил ее всю поцелуем. Акулина вырвалась и, поправляя ворот сбившейся легкой кофты, веско, с придыханием промолвила:
— Постылый же ты. Счастье, рубаха на тебе добрая, — Акулина в опущенной руке тряхнула мокрым веником и поднялась на крыльцо.
— Не век такая будешь. Давай мы, — начал он и сбился. — Да плюнь ты на слова-то мои. Плюнь. Сглупа сморозил. Поедем, покатаю. А? Пронесу — все село ахнет.
— Бревно ты, Яша. Сбоевскую Ольгу из кабака покличь. А чем не пара? Симочке Угаровой испортил жизнь. Мало, что ли? Все Петру Огородову под ноги лез. Иди-ко ты, куда шел. Кавалер.
Акулина усмехнулась и ушла в сени, щелкнула задвижкой на дверях, будто пощечину отвесила Яше. Он постоял на мостках, тряпицей, валявшейся под ногами, смахнул с сапог грязные брызги, с безнадежной обидой поглядел на запертую дверь. «Не то я ляпнул, — выходя за ворота, осудил себя Яша. — К этой с подходцем надо. Не иначе. Да ведь захотеть только, куда она к лешему денется. А вот много ли даст за нею братец? Нет, этот скупердяй лишку не разорится. В таком разе валитесь вы все к матери. А ее-то бы заломать — куда как славно».
Проходя мимо дома, со злорадством шарил глазами по окнам, не выглянет ли она. Не показалась — ух тугая девка.
Чем ближе он подходил к веселому и шумному кабаку, тем горячей билось в нем обиженное сердце, желавшее назло всем какой-то лихой выходки, от которой всколыхнулось бы все село.
Первым, еще издали, увидел Яшу Кирьян Недоедыш и сразу шепнул об этом Ивану Селиванычу. Тот ткнул под бок локтем рядом сидящего Зотея Кошкина и подмигнул ему:
— Пить ты, Зотеюшко, все равно не пьешь, уступи-ко местечко-то. Да вон не видишь, важнющий для нас гость. Борковский воротила — Яша.
— Гостенек что вдоль, что поперек. — Зотей поднялся и уступил место на скамейке подошедшему Яше Миленькому. Иван Селиваныч для вида потеснился еще, радушно обнял его за плечи, подвинул ему свой отпитый стакан.
— Долей, — Яша кивнул на бутыль. — В расстройствах мы.
— Что так? — староста взял бутыль за горло и одной рукой, правда с натугой, наклонил ее над стаканом, долил, не обронив ни капли.
Яша исправно выпил, до капли, достал из кармана карамельку и положил за щеку.
— Чем расстроен-то, Яша?
— Гуляете, говорю, широко. Завидно. А у нас могилой пахнет.
— Так уж и могилой. Что народец-то ваш?
— Смурно, староста. Мужики совсем взбеленились. Делиться, и никак больше.
— А вы-то куда глядите?
— Да много ли нас, путных-то, два-три. Но скажем словечко. — Яша выплюнул твердый обсосок конфетки, достал из кармана плюшевого жакета коробку «Пушек». Парни, окружавшие гармошку, с самого начала смотрели за Яшкой, известным задирой и кулачником. Когда выложил он на стол дорогие папиросы, подошли ближе, с ехидцей поклонились:
— Здравствуй, земляк.
— Нельзя ли разживиться, думаем, у богатого гостя? Извиняй.
— А чего ж нельзя, бери знай. Я сегодня добрый. Но девок ваших все-таки покатаю. Чур — без кулаков. Так, что ли?
— Духовитые.
— Телистые, вон как сбоевская Ольга.
— Спасибо, Яша.
— Кури на здоровье.
— Катать девок собрался? — спросил староста, потея оттого, что никак не мог своими толстыми пальцами добыть из коробки папиросу. Наконец лизнул мокрым языком кончики пальцев, выгреб и досказал свою мысль: — Катать-то катать, а когда к вам, в Борки?
— Успеем, — Яша, щурясь от табачного дыма, весело поглядел на солнышко. — День ноне долгой.
Подошла Ольга, не по годам полная, круглолицая, белая, маленькие глазки вроде припрятаны, но востры и уцепчивы. Она передником вытерла стол и поставила перед Яшей чашку с мясом, помялась с лукавой застенчивостью:
— Откушайте на здоровьечко. А ежели катать, Яша, задумали, меня первую.