Выбрать главу

Старик Дятел, дымя толстой папироской, держал под уздцы Яшкиного рысака. Сам Яша в кругу, под гармонь, жвакал себя потными ладонями по плоскому загривку и выхаживал барыню. Бледная большеротая девчонка, которую Яша не взял в пролетку, гордая и счастливая, держала на руке его плисовый пиджак.

— Разошелся ты, Яков, — упрекнул староста, выводя Яшу из круга.

— Душа горит, Иван Селиван. Воли просит. — Надев пиджак, скосил глазом: — А эта чья, такая бледненькая? Что-то я ее раньше не видел.

— Ты лучше скажи, куда Ольгу, трактирщикову, дел? Где она? — с напускной строгостью спросил староста, и Яша погордился:

— У ней на роже много написано — лучше одной вернуться. Зайдем еще к Ефрему, хряпнем по косушке. Давай не скупись.

— Охаверник ты, Яков. Давай пошевеливай. Пораньше бы надо.

— Волки, — рявкнул Яша и вскинул руки с вожжами, рысак сорвался со всех четырех ног, едва не подмял старика Дятла и пошел по селу таким крупным наметом, что даже собаки не успевали перехватить его и облаять.

Пролетели улицу, кузни, мельницы, въехали в березовый лесок, навстречу так и пахнуло самой весной, весенним задором и радостью. Яша все разжигал жеребца криками и щелканием плети. Заразился шальной скачкой и хмельной староста, тоже начал покрикивать, а потом, распялив рот четырьмя толстыми пальцами, начал дико свистеть. Дорога быстро пошла под изволок, к самой кромке Сухого лога. Уже показался прогал из березника и крутой спуск к речке. Здесь, на южном открытом скате, колея совсем подсохла, пролетка запрыгала, затарахтела, и рысак, совсем переставший слушаться вожжей, понес вниз напропалую.

— Давай! — ревел староста. — И-и-и-х ты!

Тугой встречный ветер ударил в лицо, рвал одежду, свежей волной заплеснул рвущееся сердце.

— Грабют! — визжал Яша. Он уже не раз пролетал тут, по этому узкому и опасному месту, только дух захватывало и проносило, но сейчас ельник, подступивший слева совсем близко к колее, вдруг ринулся на дорогу перед самой мордой коня и заслонил мост. Испуганный жеребец метнулся в сторону, грудью ударился о верхний брус перил и вместе с перилами, пролеткой и седоками ухнул с тридцатисаженной кручи в Сухой лог.

Нашли их только утром другого дня. Староста был мертв, а Яков отделался переломом левой ноги, разорванной щекой и ушибами, однако не сумел доползти до верха шагов с десяток и впал в беспамятство от потери крови.

Приехавший для производства дознания судебный следователь весьма немного узнал от Яши.

— Да, гнали шибко, — поддакивал он следователю.

— А дальше? Дальше-то что?

— Затмило, ваше благородие. Вроде бы ельник-то на мост пошел, поперек езды, значит.

Следователь, писавший протокол, все время белыми гибкими пальцами щупал на губе щетинку усов и, потеряв интерес к событию, вздохнул:

— Nil mortalibus ardui est[1].

Яша и без того сознавал себя виноватым, но непонятные слова, сказанные следователем, повергли его в горькое уныние.

XXV

Виновных в гибели старосты не искали. А сход в Межевом перенесли на другую неделю.

В селе сделалось тихо, даже на щедрых поминках Ивана Селиваныча не было пьяных. По всему чувствовалось, что приспела пора больших и неотвратимых перемен, и все ждали их, затаив по избам свой страх, свое нетерпение и осторожность.

Погода стояла теплая, ясная, с холодными утренниками и длинными чуткими вечерами. Семен с радостью пожил дома: починил крышу на сарае, поправил осевшее крыльцо, переложил в бане размокшую каменку. Раза два сбегал в кузницу, разжег горн и в забытом железе, валявшемся по углам, нашел столько неотложных дел, что забыл и о еде, и усталости. Мать Фекла была счастливо утешена надеждой на то, что не уживется ее сыну нигде, кроме своего дома.

Однажды, к вечеру уже, он обрубал лед у колодца, настывший за зиму, когда к свекрови, Фекле Емельяновне, пришла невестка Катя со своим старшим, восьмилетним Алешей, который сразу побежал в избу к бабушке, а Катя остановилась с Семеном.

— Помогай бог.

— Спасибо, невестка.

— Спины, говорят, не разгибаешь.

— Двор без хозяина — сирота.

— Вот и ехал бы ко двору-то. Небось дорог уголок, где резан пупок?

— Посмотрю, куда мужики качнутся. Может, и вернусь.

— Ежели выдел падет, работать ведь придется. — Катя прикусила улыбающиеся губы, исподлобья глянула на Семена. — Мужицкий хомут взденешь, а сам небось отвык, открестился от него. И впрямь, к твоим бы щекам да усики еще, так вот, стрелочкой, — она крутнула пальчиками возле носа и рассмеялась. — Был бы как наш землемер. Под троицу ночевал у нас такой-то, всю избу продушил духами, до рождества не выветрилось.

вернуться

1

Нет ничего не доступного для смертных (лат.).