После нескольких сумбурных выступлений взял слово Семен Огородов и обстоятельно рассказал, что ждет мужиков при новой форме владения землей. Споров почти не было, так как сторонники общины не имели твердого руководства. Земский начальник торопился поскорей закончить главный вопрос, потому что у него все время мозжили ноги, да и стул, на котором он сидел, уползал из-под него, заваливался то на один, то на другой бок, а то и угрожал опрокинуться назад, так как всеми четырьмя ножками оседал и уходил во влажную, мягкую землю. Не дослушав последнего оратора, лысого мужика, отстаивавшего общинный порядок, начальник снял свою малиновую фуражку, перекрестился и крепким старческим голосом срезал зашумевшую было толпу.
— Воля божья, господа мужички. Как решили, так по тому и быть. Но помните, что отныне и впредь вы вольные хлебопашцы, и в ответе перед царем-батюшкой за себя, за общество и за матушку Россию.
У начальника зашлось дыхание, и, чтобы оправдать паузу, он сухо и бодро покашлял в белые, прозрачные пальчики.
— Бог изгонял Адама из рая и сказал: «В поте лица твоего снеси хлеб твой, пока возвратишься в землю, от нее же взят». Нам, потомкам его, надлежит работать свой хлеб, как указал господь. Хм. Смотри у меня! — Он, насупив тощий подбородок, обвел сход слабыми водянисто размытыми глазами и никого не увидел, но острым слухом своим слышал тяжелое и покорное, вроде бы наступавшее на него горячее дыхание толпы. А она его в самом деле рассматривала ненасытно, и всем казалось, что белый, слегка припудренный, причесанный, хрупкий, в мундирчике тонкого шитья, старичок приехал откуда-то из другого мира, по крайней мере послан самим царем, и всякое слово его освящено законом. Старикам особенно понравилось, как он по-отечески властно и бодро выкрикнул, словно подал команду: «Гляди у меня!» Это значит, что ни баловство, ни беспорядки не будут дозволены и при новой жизни. Выходит — с богом!
Мы, нижеподписавшиеся Тобольской губернии, Туринского уезда, села Межевого, крестьяне-домохозяева, составляющие сельский сход, быв сего числа в общем собрании при полном наличестве, в присутствии земского начальника и исправника выслушали господина земского начальника и возбуждаем по принадлежности ходатайство об укреплении за домохозяевами надельной земли в личную собственность. Да не оставит земская управа учинить скорое и надлежащее распоряжение к исполнению его.
Подлинный за надлежащим подписей.
Список хозяев, согласивших выдел, прилагается».
В этот же день, сразу после обеда, Семен выехал в Мурзинку. Повез его Матвей Лисован, пожелавший остаться в общине, так как при последнем переделе ему достался клинышек хорошей землицы, за который он держался пуще жизни.
Лисован в канун тепла, по весне, всегда подбирал повыше свою плотную, сбитую, как войлок, бороду, но в этот раз промахнулся и отчекрыжил лишку. Он, беспрестанно мусоля в пальцах рыжий обрезок, бранил себя, жену, семью, мужиков, разваливших общину, и наконец всю дорогу придирался к Семену.
— Вот ты, Семаха, язви тебя, приехал от сытого куска, взбаламутил мужиков и укатил. А что дальше?
— А дальше, Матвей, ни молочных рек, ни кисельных берегов не будет. Но та же земля без перетасовки, в одних трудолюбивых руках будет давать больше хлеба. Появятся машины у мужиков. Мы сделали первый шаг к облегчению нашего труда. В других странах это поняли давным-давно, а мы не поняли, да и понять не хотим. Машины, Матвей, выведут нас из состояния нищеты, темноты и рабства. Только машины.
— Я, Семаха, года два продал на вашу Мурзинскую ферму кобылу с сосунком — хорошая кобылка была, до сих пор жалко. А продал куму по горькой его нужде, и оставил он меня погостить. Что ж, видимся редко, дай, думаю, поживу и погляжу на хорошее обзаведение. Как ты говоришь, так оно и есть, кругом железо: плуги, бороны, сеялка, веялка, молотилка. Грабли, язви их, и те из гнутой проволоки. А сейчас, поди, и того больше. Да что ж, солому даже парят в железных бочках.
— Так плохо ли?
— Ты погоди. Сам собьюсь. Солома, думаю, все-таки не от сытой радости в железо-то сподобилась. Машины, говоришь, машины, а что от них цветет на вашей ферме? Поля запаршивели, в сорняках. Покосы заросли дурью. Скотина — тоже не сказать, чтобы уж казистая какая. Урожаи — дай бог семена собрать. Ну не так, что ли?
— Все так, Матвей. Почти так. Сам думаю об этом день и ночь. Мучаюсь. Но от машин не откажусь. Не будет у нас техники, Матвей, — вечно останемся жить в темных избах, питаться будем картошкой и плодить рахитов. Взять теперь ту же охаянную тобой Мурзинку. Прав ты, ничего в ней не цветет. Однако люди, Матвей, смотрят на белый свет куда веселее, осмысленней, чем наши, межевские. Бабы почти не жнут серпами, молотильных цепов и в помине нет. Плугом легче и глубже можно вспахать поле. Так это, Матвей, или не так?