— Да вроде нет. Нет, не звали. Но не откажемся от приглашения на чашку чаю.
— Мне мамонька наказывала… велела, чтобы вы посмотрели дверной замок.
— Опять небось тот самый, на кухне?
— Тот самый, — отвечала Зина машинально, совсем потупясь и напряженно поднимая и без того высокие брови. Углы губ ее, в ямочках, чуточку вздрагивали. Страхов понял, что Зиночка чем-то встревожена, что-то хочет сказать ему, пошел следом за нею, а в гостиной опередил ее, взял за плечи и взглядом своих острых глаз заставил ее глядеть на него.
— Что с вами, Зинаида Васильевна? Ведь я все вижу, и вы должны признаться.
Она вдруг опустилась перед ним на колени и, схватив его за руку, прижалась к ней своими горячими губами:
— Да ай, вы слепой, Егор Егорыч. Она погубит вас. Погубит. От нее смертью пахнет. Тленом.
— Зиночка. Зинаида Васильевна, кто? От кого пахнет? — Он поднимал ее с колен и со страхом оглядывался на оставленную открытой дверь, уже поняв, чем вызвана тревога Зины. Посадив ее на мягкий стул, захлопнул дверь и, вернувшись, низко наклонился к Зине:
— Так нельзя, Зинаида Васильевна. Скажите на милость, на что это похоже. Не зная человека. У меня перед вами нет секретов. Вы знаете, я во всем доверяю вам. И вас прошу в свою очередь доверять мне и моим друзьям. Это она для нас — просто Ява, — он совсем понизил голос. — На самом деле имя ее известно всей Европе. Она талантливый журналист. Да и главное-то, Зинаида Васильевна, как на духу перед вами, она дает мне уроки немецкого языка. Стыдно в моем возрасте заниматься ребячеством, да — как видите — приходится. Давайте, я познакомлю вас ближе. Уверяю, вы полюбите ее.
Зина уже оправилась от своего беспамятства, чувствовала себя сконфуженной и виноватой, однако от слов своих не отказалась:
— Простите меня, Егор Егорыч, знать, не в свое дело сунулась я, да вы-то все-таки возьмите на заметку. Погубит она вас. Затянет в такое… Как хотите, они — эти люди — без сердца.
— Да откуда это у вас? — Ее тревога, чувствовалось, передалась и Страхову, он отстранился от Зины и, прищурившись, стал издали озабоченно рассматривать ее. И она подняла свои ясные глаза, упрямо встретив его острый сталистый взгляд.
— Я их знаю и сроду боюсь таких. Вот и за вас теперь. Однако идите к ней. Каждому вашему слову я верю, Егор Егорыч. Ради вас и ей буду верить. Я поняла. Поняла.
— Умница вы, Зинаида Васильевна. Право, умница. Теперь я пойду.
На этом они и разошлись.
VIII
— Она что, эта девица? В каких вы с ней отношениях? — без особого интереса спросила Ява, когда вернулся Страхов.
— Хозяйская дочь, живет частными уроками. Что еще?
— Держите ее немного от себя. Так лучше. Думаю, в такой редакции можно и обнародовать, — Ява подала Страхову исписанный листок бумаги, а сама вышла из-за стола, села в низкое широкое кресло, легко раздвинув по ширине его свои острые даже под толстой юбкой колени. Закурила. Округлив губы и сильно выдувая бесцветный дым, говорила: — А у него есть дочь на выданье. Офицерье его полка увивается возле генеральской дочки. Небось кикимора какая-нибудь. Но и ее можно письмецом порадовать. Пусть потерзается. Пусть знает жена. Пусть знают дети. Все можно понять только через себя. На своей шкуре.
— А я все еще думаю. Думаю, посылать или не стоит, — возразил Страхов и, подпрыгнув к двери, пинком распахнул ее — там никого не было: он закрыл дверь и с прежней рассудительностью продолжал: — Ведь насторожим генерала, его охрану — это раз. И осложним свои действия — два. Да и третье еще…
— Товарищ Егор, — властно остановила Ява и, откинув голову на спинку кресла, закрыла глаза. Страхов поглядел на ее худое опрокинутое лицо с темными провалами глазниц и сухой острой челюстью, внезапно и твердо подумал: «Не она все это решила — значит, только так и надо». И больше не спорил, хотя в душе и не был согласен с Явой.
— Устала я от ваших сомнений, а самое-то главное еще впереди. — Ява сердито вдавила в пепельницу окурок папиросы «Кальян» с испачканным в губной помаде мундштуком.
— Скажете вы тоже — сомнения. Пустяки все это, если созрело решение. А вот к чему подметные письма — не пойму.
— Казнь, товарищ Егор, не только наказанье смертью, но и урок. Он после смерти ни добра, ни зла не сделает. А для других тиранов урок. Пусть они знают, что и над ними есть судьи и карающая рука правды. Да и мы не убийцы из-за угла, мы идем в открытую на встречные пули. Мы люди с крепкими нервами. Они должны знать, с кем имеют дело.
Ява косым и кратким взглядом из-под ресниц посмотрела на Страхова и, тут же прикрыв глаза, обдумала его лицо: в нем не было ни колебания, ни лжи, не было и возбуждения — твердая простота. «Ровен — все сделает», — одобрила она.