Борозды он укладывал поперек поля и поднимался от луговины к Туринской дороге, которая и была верхней гранью огородовских наделов. К вечеру Семен прошел последний след и, выставив из борозды плуг, упал в пыльную, жесткую придорожную траву. Рядом, вдоль по канаве, росли кусты цветущего шиповника, и в них гудели пчелы, временами попахивало приторной сладостью розового масла. От усталости, жары, запахов и пчелиного гуда у Семена кружилась голова, звенело в ушах, и оттого казалось ему, что земля под ним тоже не стоит на месте, а падает куда-то в провал и уносит с собой его, Семена.
Вдруг на дороге раздался стук колес, и Семен поднялся. В маленьком плетеном коробке на старых, прогнутых дрогах, с длинными оглоблями, ехал урядник Подскоков, без фуражки и мундира. Сухое продолговатое лицо у него было утомлено дорогой. Увидев Семена, часто заморгал тяжелыми веками, будто спросонья, и остановил лошадь, которая сразу осела на левую заднюю, видимо больную, ногу.
— Помогай бог, — и выкинул из коробка ногу в плоском сапоге, на толстой подошве, с широким голенищем. От долгого сидения не сразу разогнул длинную поясницу. — Ничего, говоришь, земелька?
В больших, тяжелых сапогах, в надсаженной прогонистой спине, в вопросе о земле и, наконец, в неторопливом усталом взгляде Подскокова — во всем легко улавливалась его закоренелая мужицкая порода, и Семен охотно заговорил с ним.
— Земелька, земелька, вся выпахана, Гаврила Елисеич. Руки нужны. А земля верно — грех судачить. Особенно здесь, наверху.
— Приберешь, обиходишь, а земелька, она в долгу ходить не будет. — Подскоков, сунув большие пальцы под резинки старых помочей, прищурившись, обстрелял глазом пашню, одобрил: — Выписал, уж я те дам. Сохой так-то не изладишь. А как скажешь, Семен Григорич, силу ведь на него надо, а? — урядник подошел к плугу и качнул его сапогом. — Не поевши, не берись, так или не так?
— Пахота — дело известное. Да и какая еще лошадь. А плугом все легче и самому и лошади.
Подскоков оглядел плуг, попробовал взяться за ручки.
— Добра штука. Но для землицы всего угодней назем. Как скажешь?
Семен хотел что-то ответить, но Подскоков не стал его слушать, придав своему голосу строго-казенный тон:
— Управа, Семен Григорич, писульку тебе послала.
Урядник хлопнул себя по бокам, вспомнил о мундире и пошел к своим дрожкам. Надев мундир, застегнулся и, вернувшись, подал Семену свернутый лист бумаги:
— Чего там есть, не читал. Бумага не по нашему ведомству, хотя и надлежит знать. — И Подскоков помедлил уходить. — Что-нибудь важное?
— Собирают в воскресенье в земском клубе образцовых домохозяев, — сказал Семен и стал читать: — «Всенепременнейше, для совета по делам нового порядка землепользования и приобретения машин». Хм. Какой же я образцовый, Гаврила Елисеич? Ошибка небось?
— Образцовый, так точно. Ошибки нету. У власти, Семен Григорич, не бывает ошибок. А что это такое — образцовый, примером понять? Всю дорогу думал, и в какое взять рассуждение.
— Образцовый, надо считать, как лучший, у коего есть чему поучиться.
Урядник пробежал пальцами по пуговицам, все ли застегнуты, одернул мундир, прокашлялся, как бы предупредив о важности своих слов, заговорил твердо:
— Значит, по закону властей строгость порядка сходствует как установление. Вот и все.
Урядник строго выпрямился, стал совсем длинным, важным, и все крестьянское в нем исчезло.
— В земских записях все разнесены по статьям, местам и наличиям звания. Ты определен, как образцовый и к явке неотложный. Я это возьму к себе на заметку и по своему начальству дам знать. А ты и в самом деле таков: жизни правильной, трезвой, деньги завелись — расходуешь с умом. Взять хотя бы плуг — умственная штука. А ты выглядел и купил.
— В складчину с братом, — подсказал Семен.
— Хоть бы и так. Сам Андрей без тебя не дошел бы. Ну, просим прошения — оторвал от работы.
— Да нет, ничего, я тоже домой собрался.
— Желаю здравствовать, — Подскоков приподнял ладонь и пошел к лошади, выбивая своими большими сапогами пыль из травы.