В утомленном мозгу мысли то обрывались, то возникали вновь и, потеснив сон, держали Семена в напряжении.
X
Троицын день выдался сухой, хотя парило с утра немилостиво. Над заливом к полудню густо вылегли мутные, лохматые тучи с темными ниспадающими укосами, но ветерок снес их на финскую сторону, и на горизонте, в чистой зоркой просини, полыхнул восходом золотой купол Исаакия. Деревенская церковь Иоанна Крестителя усердно зазывала прихожан к поздней обедне. Двухсотпудовый колокол-большак раскачивал тугие и емкие удары, под которые с торопливым лепетом подговаривалась медная мелочь, и праздничный благовест чинно разливался в жарком воздухе.
Мария Ивановна Долинская возвращалась из церкви с веткой березы и двумя просвирками в белом платочке. На гладко причесанные и связанные в узел волосы ее была накинута черная шалка, концы которой были раскинуты по высокой груди. В густой, накуренной ладаном духоте и тесноте церкви у Марии Ивановны обнесло голову. Она едва выстояла обедню и, подходя к дому, все еще не могла надышаться свежим воздухом, хотя бледности в ее лице уже не было и влажные утомленные глаза глядели почти свежо. Да и сама она после исповедальной молитвы и угара вдруг почувствовала себя легкой и слабой, но вместе с тем на душу пришло тихое и сладкое облегчение, словно она в изнуряющих слезах выстрадала прощение и теперь полна ожиданием иной жизни.
Пройдя свой палисадник с маргаритками и душистым табаком, она у ворот на лавочке увидела незнакомого мужчину в сапогах, пиджаке и картузе мастерового; черная сатиновая косоворотка на нем была застегнута на все пуговицы. Рядом с ним стоял гнутый из фанеры с навесным замочком небольшой чемодан, отделанный по ребрам медными бляшками и украшенный переводными картинками. Мария Ивановна прошла к воротам и взялась уже за кольцо, когда мужчина поднялся и с поклоном остановил ее:
— Извините покорно. — Он снял фуражку и сжал ее обеими руками. — Соседи ваши сказали, у вас-де сдается комната.
То, как он обеими руками прижимал к груди свою фуражку, то, что он причесан с косым пробором и волосы его смазаны, то, что застегнута его рубаха до самого верха, и то, наконец, что у него чистое опрятное лицо — все в нем понравилось Марье Ивановне, и она, умиленная своим обновлением, ласково поглядела на него:
— А вы кто?
— Позолотчик я. В артели у нас все ярославские мужики, а ведь страда. Вот и ушли по домам. А у меня вроде каникулы. Ищу тихий уголок на полтора-два месяца.
— Мы одиноких не пущаем. Нам приглядней семейные. У вас небось гости будут. Вино. А я женщина одинокая.
— Да нет, уж насчет этого будьте покойны. — Он так откровенно развел руками, что Мария Ивановна совсем прониклась к нему расположением и разглядела его не таясь: он худощав, русые усы небогаты, но заточены наостро, губы тонки и спокойны. «Молчун небось, — подумала Мария Ивановна. — Оно и лучше».
— А вид при вас?
— Да как же. В Питере живем. Без паспорта нешто можно?
— Тогда входите, чего же у ворот-то. Я сдаю комнаты, это верно. Но постояльцев мне завсегда приводит околоточный, Марк Сысоич. Душевный старичок, дай ему бог здоровья. А вас как-то я сразу с доверием. Это почему? Не знаю звать-величать.
— Егор Егорыч Страхов. А с доверием потому, как опытному глазу человек сразу отличен.
— Отличен-то отличен, да не враз. Ноне одет, обут, глядишь, а на самом деле стыдент.
— Тоже люди.
— Какие уж люди. Хвати, ни совести, ни стыда, хоть и названы стыдентами. — Она улыбнулась своей шутке и, открывая врезной замок, налегла плечом на дверь. Говорила не переставая: — У нас тут народ живет важнеющий. Насупротив, сказать, дачу у Кугеля сымает сам генерал, — Мария Ивановна пальчиком прижала свои губы и, вскинув бровь, понизила голос: — Фамиль не наша. Из немцев. Мы и не видим его: привезут и увезут — все в карете, вроде кот в мешке. Немец, он немец и есть. А вот это ваша комната, если по вкусу. Вид и деньги вперед — уж это у нас в заведенье.
— Извольте, извольте. — Страхов, поставив чемодан у стены, полез по карманам.
Пересчитав деньги и разглядев паспорт постояльца, Мария Ивановна с удовольствием отметила:
— Из крестьян, выходит, сами-то?
— Из мужиков.
— А не походите, извиняюсь.
— Одно звание. От земли, почитай, десяти годков взят.