— А мы надеялись на вас, Егор. Думали, вот смельчак, уж этот потрясет, уж этот-то всколыхнет столицу. И — увы! — Ява кинула ногу на ногу, руки взяла в замок на колене, но тут же разомкнула их и, нервно откинувшись, положила локти на низкую спинку скамьи. — Как же дальше-то, товарищ Егор?
— Не знаю. Шпики, охрана. Не вижу никакой возможности. Я готов на крайний риск, но ведь не это главное.
Она верила ему, потому что знала, как серьезно осложнили они дело своими письмами, однако вела разговор в прежнем, суровом, повелительном тоне.
— Расскажите все по порядку, не упуская ни единой мелочи. Словом, что, как, где, с кем, когда. Не может быть, чтобы не нашлось щелки. И в более сложных условиях укладывали тузов.
И Страхов стал рассказывать Яве о своих наблюдениях, поражая ее памятливостью на детали.
— Да. Да. Да, — подтверждала она, следуя за мыслями Страхова. — Немецкая точность. Аккуратность, конечно. И ничего лишнего. Нет, нет, — подытожила она, когда Страхов, выложив все, умолк. — Именно нет. Мужчина здесь бессилен, да и попросту не годится. А вот вы сказали о гувернантках и дамочках.
— Убирают и их, но ведь они с детьми, иногда не успевают.
— А барышня ваша, хозяйская дочь, она могла бы сыграть роль, скажем, гувернантки или беременной барыньки? Как ее, Зина, помнится?
— Да что это вы говорите, Ява. Ведь здесь же при любом исходе…
Она сузила глаза на Страхова и, едко помолчав, спросила:
— У вас любовь или просто роман? Только давайте прямо, товарищ Егор. Сантименты не для нас.
— При моем образе мыслей и жизни, мог ли я затевать роман с чистым и благородным существом. А любить люблю — то верно.
— А она?
— Да вот ежели скажу ей убить генерала — глазом не моргнет.
— Она молоденькая, товарищ Егор, глупая. Девчоночка. Ну, сошлют — самое многое. А то и вообще оправдают. Вас, именно вас оскорбили, и принесите самую дорогую дань. Знать будете цену своего подвига. Да и помните, товарищ Егор, своя жизнь — это еще не самая большая жертва.
— Личную обиду можно, пожалуй, и простить. Да разве за свое только страдаем и боремся.
Ява тонким чутьем своим угадала, что Страхов думал уже о Зине, но, разумеется, ни на что не мог решиться, и потому повела смелый открытый натиск, горячась и возбуждаясь:
— Царскому палачу вынесен приговор. И вы подписали его. Вы, товарищ Егор! Как видите, отступать некуда. Иначе мы дискредитируем нашу борьбу и товарищи будут судить нас по всей революционной строгости.
Ява то прижимала к груди свои скрещенные узкие руки, то длинными суетными пальцами открывала сумочку, искала в ней что-то рассеянными глазами и, не найдя, вновь щелкала замочком.
— Мы знаем вас как сильного, мужественного человека, и вы подниметесь над своими чувствами. А если дрогнули, товарищ Егор, — заявите прямо, чтобы товарищи могли принять соответствующие меры. Только, повторяю, мы с ними зашли так далеко, что всякое отступление исключается. А я вот здесь, сейчас, — кипела Ява, уловив податливость Страхова, — клянусь на этом самом месте, мы не оставим в беде вашу возлюбленную. Не таких вырывали. Ведь мы не одни. Сделаем ей заграничный паспорт, дадим денег и пусть гуляет по курортам Швейцарии. Что?
— С генералом у меня особый счет, и от намерений своих я не отрекаюсь. Это раз. Дрогнул ли я — время покажет. Два. А вот насчет Зины — ничего не обещаю. Судите сами, у ней своя голова.
— Но вы же, товарищ Егор, сказали, что она и глазом не моргнет — только одно ваше слово. Только намек.
— И все-таки не обещаю.
— Не походит ли это на игру в кошки-мышки?
— Думайте, как знаете.
— У вас, товарищ Егор, есть еще что-нибудь сказать мне? А то время истекло.
— Кажется, все сказано. Только одно, пожалуй… Да нет, все. Все.
— Замах, говорят, хуже удара.
— К делу это, пожалуй, не относится, тем более что вы не особенно верите мне. Да уж раз заикнулся. Я из своих рук генерала не выпущу. — Страхов не любил громких фраз и смягчил, опростил слова свои усмешкой, которая коснулась, правда, только одних его губ, а в глазах по-прежнему стыла жесткая недвижная мысль.
И Ява, уходя по набережной к Николаевскому мосту, думала о Страхове с фальшивым снисхождением, но определенно: «Разозлился под конец. Пыхнул. Ну, покипи, покипи, авось глаза потеплеют. Как черт разозлился. Жаль стало кралю свою. А надо. И введет. Этот на полпути не остановится. Однако в нем есть что-то нещадное, волевое и вместе с тем извинительно слабое. У кисейных барышень, должно быть, в чести. Им лишь бы не понять. А ты-то, Ява, поняла ли?» — спросила она себя и неопределенно хмыкнула.