XVII
Дом Марии Ивановны Долинской она нашла сразу: Егор Егорыч рассказал ей, что идти со станции надо в сторону церкви, которая хорошо видна сразу с платформы. Узкие улочки, завешенные с обеих сторон переметнувшейся через заборы густой зеленью жестких предосенних садов, были пустынны. Хорошо и густо пахло яблоками, сеном, коровьим стадом — его, видимо, только-только разобрали по дворам, а сырая колея дороги была свежо растоптана, глубокие взбаламученные колдобины еще не устоялись. Возле высокого, на каменном фундаменте, дома, с палисадником и свежими, яркими астрами в нем, мужик в длинной ряднинной рубахе и низких сапогах, залитых мучной болтушкой, отпиливал сук у старой рябины, отломленный ветром и упавший на тротуар.
— Дом Марии Ивановны? — начала было Зина, обращаясь к мужику, но тот мгновенно, словно в испуге, бросил пилу прямо в разрезе, ладони тяжелых землистых рук, со скрюченными большими пальцами, шоркнул о рубаху на груди и, улыбнувшись детской улыбкой, ничего не сказал. Был он совсем молод, алые свежие губы у него обметаны русой молочной повитью, и Зина тоже отозвалась улыбкой на его простодушие:
— Марию-то Ивановну не знаете?
— Моя хозяйка, барышня, — совсем рассмеялся Степа. — Вот и смеюсь.
— Дома она?
— Ворота отперты. К самовару, в самую пору.
— Ты небось в работниках?
— Хоть так. К столу не зовут. А вы: дом Марии Ивановны. Сперва-то и думаю, да какая же такая Мария Ивановна. Хм. Мария Иванна.
— Ты с кем, Степа?
Степа вытянулся и через плечо Зины поглядел в открытые ворота — там стояла Мария Ивановна. Зина тоже обернулась.
— Вас тут, — Степа кивнул на Зину. — Марию-де Иванну. А я и думаю, какую такую Марию Иванну. А она: дом Марии Иванны? Один смех, Мария Иванна, — и Степа беззаботно захохотал на всю улицу.
— Сук-то убрал, Степа?
— Да где ж убрать с весельем-то. Не враз.
У Марии Ивановны тяжелые волосы собраны на затылке в большой красивый узел, круглые спокойные руки под грудью, и в коротком, с кармашками, переднике вся она по-домашнему мила и проста.
— На платформе старичок грибами торгует, — заговорила Зина скромно и почтительно, — посоветовал к вам: мне бы комнатку недель на пять. Вот мой паспорт.
Зина сунула было руку в корзинку, но хозяйка остановила ее:
— Какой же это старичок-то? Акимушко, что ли? Хромой?
— Да вроде бы нет. А может, и хромой.
— Ну Акимушко, он и есть. Кому же тут еще-то. Он все знает. Такой. А сама-то небось из горничных? Да ты проходи.
Зина вошла во двор, а Мария Ивановна, пропустив ее, крикнула Степе:
— Доску-то, доску прибей потом, слыхал? — она захлопнула ворота и объяснила: — Чуть не досмотри — полон двор чужой скотины. Сама-то, говорю, из горничных?
— Горничная. У купцов Щепаловых. На Фонтанке. Сами-то уехали в Крым, к теплым водам, а сыновья набалованы. Без самих нашей сестре — прямо пагуба.
— С собой, видать, не берут?
— Не по карману-де.
— Скупы небось?
— Да нет, от чего бы.
— Вот и я говорю, купцы.
Пока шли по дорожке, выложенной кирпичами в елочку, к ступеням веранды, Мария Ивановна пытливо разглядывала Зину: ее одежду, ивовую корзинку из мелких веток, с крышкой и росписью, руки — и отметила, что девушка прибрана, одета опрятно, лицом и речью скромна.
— Коли вид в порядке, и поживи. Поживи, мне без компании чтобы. Я строга, матушка. Меня тут всяк знает. Не взыщи.
— Я, Мария Ивановна, сама бегу этого.
— И славно, коли ум-то есть. — Мария Ивановна, совсем расположенная к гостье, с доверительным усердием зашептала: — Обо мне никто худого слова не скажет, хотя и мужчины квартируют завсе. Вот и теперь живет вроде бы как позолотчик, или маляр, сказать. Хоть и мастеровой, а трезвый. Тоже вроде…
В это время в калитке из сада появился Егор Егорыч в чистых высоких сапогах, в рубахе навыпуск под жилетом, волосы примочены на косой пробор. Зина, увидев его, сощурилась, будто близорука. А Мария Ивановна, зная привлекательность своих рук, опустила их по переднику.
— Новая постоялочка навернулась, Егор Егорыч. Чего б лучше, не искать. Может, в видик заглянете. Вам уж скоро срок. А я как подумаю об осени — душа так и мрет: ведь словечка сказать не с кем.