Действительно, кишлак был не из бедных – мечеть, дукан,[46] кое-где даже двухэтажные дома. Настоящий гадюшник, рассадник контрреволюции.
– Бэтээр бы сюда, – размечтался Песцов. – Залечь в «десанте»,[47] ноги вытянуть. Хотя бы одну ногу…
Усталость, кровопотеря, грызущая боль вдруг разом навалились на него. Хотелось даже не то что ноги вытянуть – просто не протянуть их. Не отдохнуть, а – не сдохнуть.
– Точно, залечь, причём с бабой… – Кажется, Краев пытался его поддержать. – Ага, а вот и колодец. Вон там, за дувалом, у айвы. Ну что, пойдем посмотрим?
Фигушки, посмотреть удалось только издали. Со стороны колодца ударили очередями. Стреляли, судя по звукам, из четырёх стволов, причём не на поражение – поверх голов. Как пить дать, суки, хотели взять живьём.
– «…»! – хором высказались Краев с Песцовым и синхронно рванули к канаве. Плюхнулись на брюхо в липкую грязь местной клоаки, дружно огрызнулись короткими двойками. Вот это и называется – вешалка.[48]
– Давай, рви к мечети, – загнал гранату в подствольник Краев. – Я прикрою. И следом…
Почему к мечети-то? Спроси – не ответил бы. Может, потому, что у нас преследуемый если добежит до церкви, то всё, вне опасности, под Божьей защитой. Может, и Аллах не выдаст, защитит, от смерти спасёт?
– Сука! – Песцов, откуда и прыть взялась, добежал до угла, остановился, дал очередь по душманам. – Падлы!
Сержант под прикрытием его стрельбы тоже вскочил, выдал спурт, благополучно подтянулся.
– Ну от тебя, товарищ старший лейтенант, и несёт…
– На себя посмотри, – не обиделся Песцов, и в этот миг их опять обстреляли.
Снова длинными очередями, не экономя патронов, и снова поверх голов.
– Вот суки! – сделал вывод Краев, бухнул из подствольника и потянул Песцова налево, в заросли винограда, – растяжка не растяжка, «лягушка» не «лягушка», наплевать. Все одно сдохнуть придётся, так лучше уж с музыкой!
Однако Аллах, видимо, надумал повременить с их кончиной. Они увидели колодец. Увидели совершенно случайно, с двух шагов, – укрытый разросшейся лозой, он был практически невидим со стороны.
– Что, падлы, взяли? – сквозь оскаленные зубы прошипел Краев и обернулся к Песцову. – Фонарь есть?
– Есть. И дохлые батареи. – Волоча подбитую ногу, Песцов дохромал до колодца, заглянул в зияющую дыру. – Давай, я прикрою.
Во время операций по зачистке кяризов он вниз никогда не смотрел – дабы не получить очередь в лицо от засевших под землёй духов.
– Тьфу, тьфу, тьфу, тьфу… Господи спаси и помилуй. – Краев принялся спускаться по ступеням, устроенным на облицовке стенки, Песцов, изнемогая от боли, с матюгами двинулся следом. Казалось, в руку и в ногу воткнули по раскалённому штырю…
Спуск привёл их на глубину где-то метров шести, на ровную каменистую площадку. В центре – яма, наполненная водой, вправо и влево – галереи высотой и шириной метра по два. В полу виднелись неширокие канавки, по ним вода попадала в ёмкости, а излишек тёк дальше, к следующей яме.
Полумрак, прохлада, журчание струй, и при этом никакой осклизлой промозглости, никакого пробирания до костей. Уютное такое подземелье, чистенькое, с хорошей вентиляцией. Однако расслабиться Песцову с Краевым не довелось, наверху уже слышались чужие голоса. Вперёд, скорее вперёд… Куда? Да Аллах его знает. Батарейки в фонаре никакие, в контуженных башках вечерний звон, все галереи стандартные, одного калибра, одну от другой фиг отличишь…
А и фиг ли их отличать, живы себе, и ладно. А воды-то вокруг, воды…
У душманов, похоже, с ориентацией было куда как лучше. Как ни спешили Песцов с сержантом, как ни пытались оторваться, вскоре долетел шум близкой погони и из боковой галереи ударили кинжальные лучи фонарей.
– Черт! – Краев сразу дал на свет очередь, послушал, развернулся, потянул за собой старлея. – Задний ход. Достали, гниды!
Звуки автоматных выстрелов в подземелье оглушали, пробирали до нутра, раскалывали мозги, сбивали с толку. Это не говоря уже о контузии, кровопотере, ранах и страшной усталости после боя. Лопались даже не барабанные перепонки, лопались нервы.
– Достали, – согласился Песцов и вытащил гранату, однако повременил: на полу, в свете умирающего фонаря, обнаружилась неожиданная дыра, не яма с водой, а вертикальный колодец, ведущий куда-то вниз.
Ещё обнаружились знаки на стене рядом с дырой – витиевато-восточные, грязно-бурого цвета, казалось, что надпись эта сделана кровью, однако кровью, выпущенной очень и очень давно.
– А вот и прямой лаз в преисподнюю… – Краев поёжился, горестно вздохнул, однако тут снова хлестнули выстрелы и выбирать особо не пришлось – полезли вниз, а куда денешься?
Пересчитали ступеньки, прошли колодец и попали в галерею, один в один похожую на те, что наверху. Только тут не было никаких ям с водой, журчащих струй и подземного уюта. Мрак, вековая недвижимость, оторванность от мира. Действительно преисподняя. Ну там, предбанник, поскольку котлов с грешниками поблизости не наблюдалось…
– Темно как у негра в жопе, – очень даже в тему заметил Краев. – В двенадцать ночи после чёрного кофе…
Поправил автомат и повёл Песцова подальше – а ну как духи обрадуют гранатой. Швырнут в колодец эфку,[49] и всё, финиш, всеобщий привет.
…Но душманы, что странно, следом не пошли. Ни шума, ни голосов, ни стрельбы, ни фонарей. Только мрак, тишина и нескончаемая галерея…
На том конце которой совершенно точно ждали адские сковородки…
– Ну и ладно, – прошептал наконец Краев, помог Песцову сесть, устроился сам. – Подождём… Перекурим, отдохнём, у меня ещё сухпай есть… А потом вернёмся к колодцу, поднимемся на первый ярус и попытаемся уйти. Не будут же они там вечно торчать!
– Да, не будут. – Песцов кивнул, вытер лоб, взялся было за сигарету, но прикурить так и не смог.
Его всего трясло. Жутко болела голова, подкатывала омерзительная тошнота, перед глазами в темноте плавали радужные круги. Сюда бы автора выражения «врагу не пожелаешь». Небось сразу понял бы, хренов всепрощенец, – врагу оно и есть в самый раз…
– Так, товарищ старший лейтенант, с вами всё ясно. – Сержант вытащил шприц-тюбик и прямо сквозь штаны всадил Песцову иглу в здоровую ногу. – Отдыхай. Времени у нас теперь вагон. Духи из родных кяризов нас горящим бензином выкуривать не станут…
– Не станут, – вяло согласился Песцов. – У себя в кяризах гадить религия не позволяет.
На него стремительно накатывалась волна безразличия, мягко обволакивала бездумной, убивающей волю пеленой. Ни боли, ни желаний, ни целей… совсем ничего. Теплый кефир амёбного бытия. Песцов привалился спиной к стене, обмяк, ровно задышал; время, словно засохшая патока на бетонной стене, прекратило для него бег… Сколько прошло – час? Сутки? Неделя?..
К суровым реалиям жизни его вернул сержант. Безжалостно потряс, похлопал по щекам:
– Пошли, старлей, надо выбираться отсюда. Не то от скуки загнёмся.
Ладно, пошли по галерее назад, к колодцу, ведущему вверх. Фонарь окончательно дышал на ладан, Песцов был натурально плох, Краев, матерясь для поднятия настроения, почти тащил его на себе. Наконец он замедлил шаг, посадил Песцова, и в голосе его послышался вопрос:
– Чегой-то не понял я… а где наш колодец? Давно бы уже должен быть… Посиди-ка, я сейчас.
И, ведя по потолку издыхающим лучиком, сержант припустил вперёд.
«Учкудук, три колодца… – сидя у стенки, медленно подумал Песцов. – Защити, защити нас от солнца. Солнечный круг, небо вокруг… это рисунок мальчишки…»
Его знобило, мысли были неповоротливые и тяжёлые, словно мельничные жернова. И ещё эта первобытная, настоянная на столетиях темнота.
«Пусть всегда будет солнце… пусть всегда будет мама…» Песцов зажмурился от боли, застонал, а когда разлепил ресницы, то увидел в галерее душманов. Бородатые, в чалмах, с автоматами наперевес, они шли на него в психическую атаку и кричали: «Гип-гип-ура!» Людоедски скалились свирепые рожи, жутким блеском сверкали расширившиеся зрачки, мерно поскрипывали огромные, необыкновенно вонючие галоши…