— Блин! Что тебе надо? Не успела глаза продрать — уже проблемы! Зараза!
— Что применил Борис Витальевич к моему брату и родителям, чтобы убедить их не мешать моей работе в Организации?
— Как что? Суггестию, конечно, — недовольно пыхтя, ответил парень.
— То есть он им внушил, что они должны меня отпустить и не беспокоиться? Да? Они бы в жизни на такое не согласились! Может, мы все здесь зомбированные и делаем то, что нам прикажут?!
— Двоечница! На людей (на обычных людей) суггестия не действует, пора запомнить! А что касается нас, то тебя, пожалуй, зомбируешь! Кто, что ни день, новые фортели выкидывает так, что начальство о стену головой бьётся? Сам видел. Если ты это по приказу делаешь, то тебя лечить давно пора, чтобы этого, который приказы идиотские у тебя в голове раздаёт, вычленить и уничтожить.
Гелька стыдливо потупилась, а Денис, сердито сопя, выдернул у неё из рук свой рукав.
— Ну, хорошо, — примирительно начала Ангелина, дав парню немного успокоиться. — Тогда как это происходит с обычными людьми?
— Процедура очень трудная, я сам её до конца ещё не освоил. С человеком нужно говорить особым образом, используя определенные слова, как ступени для погружения в его подсознание — ты же не будешь у него под носом пассы делать и заклинания бормотать! Человек с тобой разговаривает, как ни в чём не бывало, а ты в это время проводишь проверку типа теста и тонкую настройку. Твои родители — люди справедливые, значит, хоть граммулечку должны гордиться, что их дочь сражается за правое дело, так? Она… ты, то есть — человек взрослый, поэтому ограничивать твою свободу не правильно. Осталось отрегулировать стремление к излишней опеке у матери и брата — и дело в шляпе!
Ангелина мучилась сомнениями.
— Но это же и есть гипноз.
— Не-ет. Гипнотизёр тебе говорит — иди и делай то-то. Ты идёшь и делаешь, а потом ничего не помнишь. Это грубо. А здесь человека подталкивают к принятию решения, которое он и сам бы сделал, если бы хорошенько подумал и с кем-то посоветовался. Он как будто от тебя совет получает. Улавливаешь разницу?
— Как будто… Но интроспектора как раз и можно заставить делать всё, что угодно. Ведь он более восприимчив к суггестии.
— Теоретически, да. Но Борис этим не занимается — ему кодекс чести не позволяет. Он, вообще, суггестией пользуется только в крайних случаях.
— А Редик?
— Вот тут я свою руку не прозакладаю. А чего гадать, если любой интроспектор может легко этому противостоять?
— Я не могу, — вздохнула Ангелина.
— Учись, двоечница!.. Чёрт! Я с тобой тут болтаю, а Брюса ещё не оповестил. Он теперь сравнит время твоего пробуждения и моего звонка, и сделает мне нагоняй!
— Беру огонь на себя, — вздохнула Ангелина.
— А что? — спросил Денис, доставая телефон и нажимая кнопку на быстром наборе. — Витальевич тебе никогда об этом не рассказывал?
— Борис Витальевич, — язвительно откликнулась Ангелина, — сказал, что на обычных людей суггестия вообще не действует!
— Угу, а я, значит, разболтал, как последний… Алло! Борис Витальевич, она пришла в себя. Да… да… всё в норме. Тахикардия незначительная… Сделал. Что я, маленький, что ли? Ок, понял… угу… Ну, хотите, дам вам с ней поговорить? — Денис убрал телефон. — Летит сюда.
У Ангелины ёкнуло сердце, и она поёжилась.
— Ден, я себя отлично чувствую. Не давай, пожалуйста, ему втыкать в меня иголки.
Парень фыркнул.
— Когда это я мог что-то «не дать» Борису Витальевичу? И вообще, врачу виднее, больная.
Полетаев, ворвавшийся в двери буквально через минуту после их разговора, ещё от порога, видя перед собой только лицо Ангелины, стремительно пересёк палату и обнял девушку, зарывшись лицом в её волосы.
Денис, начавший что-то бормотать на счёт «рекорда скорости», деликатно отвернулся к стене, заинтересовавшись, вдруг, отделкой кафеля, затоптался на месте и сделал попытку изящно выскользнуть за дверь, но зацепил металлический столик для хирургических инструментов и замер с вытаращенными глазами. Борис Витальевич ничего этого не заметил. Он провёл ладонью по волосам Ангелины, по щеке, сжал её плечо. Потом, спохватившись, проверил показания Солара, интроспектировал её сам, вернул на место отброшенную им рамку, но всё не мог оторваться от девушки или что-то сказать.
Ангелина все эти проявления чувств приняла, как должное. Она и сама была рада видеть врача, но была ещё слишком слаба, чтобы как-то реагировать. Кроме того, сейчас Гелька была полностью поглощена единственной мыслью.
— Борис Витальевич, — позвала она негромко, и врач незамедлительно склонился над ней, — покажите мне последние полчаса вашей жизни.
Борис опешил. Тревога, ошеломление, растерянность промелькнули в его глазах, сменяя друг друга. Ангелина ждала. Полетаев отстранился, размышляя, а после кивнул. Он понял из её просьбы даже больше, чем она в неё вложила, — он понял, что послужило толчком к её возвращению. Наклоняясь к Ангелине, чтобы выполнить её пожелание, Борис постарался скрыть из мыслей своё разочарование.
Гелька, если и не осознавала вполне жестокость своей просьбы для Полетаева, то ощущала её, но как смягчить удар, не знала. А может, это была, кроме прочего, неосознанная попытка защитить Бориса от ещё большего разочарования своеобразной «прививкой от любви», ведь она принадлежала Пете, и Борису Витальевичу пора было с этим смириться.
И вот перед ней вместо чёрных глаз Полетаева Петькины синие глаза в непривычной оправе очков.
— Мы побеседуем немного с вами, — начал врач, взглядом впиваясь в глаза настороженного юноши. — Моё полное имя вам известно. Назовите своё.
Петя от удивления растерялся.
— Ваше полное имя? — повторил Борис.
— Прохоров Пётр Алексеевич.
— Я спрошу вас кое о чём. Отвечайте, не задумываясь. Вы играете в карты?
— Да, в клабр, в преферанс, — опять удивился Петя неожиданному вопросу, утрачивая настороженность.
— В покер?
— Нет.
— Хм, вам случалось увлекаться игрой настолько, что вы забывали о времени и делах?
— Нет, в общем, хотя иногда трудно было оторваться от компании.
— А что доставляет вам большее удовольствие — сама игра или победа? — он мысленно творил заклятия, смысла которых Гелька не понимала.
— Ну, выигрывать, конечно, приятно, но я получаю удовольствие и от процесса игры. Особенно, если партия интересная.
Борис, до этого поглядывающий на собеседника время от времени, теперь, не отрываясь, смотрел тому в глаза, притягивая взглядом. Глаза парня, приблизившись, превратились в два чёрных зрачка в расплывающейся лазури.
— Ваши отношения с Майей — это игра, ничего личного. Вам только кажется, что речь идёт о чувствах, на самом деле — это обмен ударами и ловкая защита: она добивается вас, вы — сведений. Вам дороги ваши часы?
— Д-да…
— Потому что это ценная вещь или дорогой вашему сердцу подарок?
— Мне неловко носить такие шикарные часы, но Майя настаивает, чтобы я пользовался её подарками, а моё задание состоит в том, чтобы я угождал Майе.
— Вам будет жаль эту женщину, когда в результате вашей деятельности она потерпит фиаско?
— Да, — смутился Петя.
— Когда вам удаётся выведать у неё очередной секрет, вы испытываете удовлетворение или сожаление?
— И то, и другое.
— Вам льстит внимание такой женщины?
— Пожалуй, да.
— А то, что она делает вам подарки?
— Это несколько унизительно.
— Вы прыгали с парашютом?
— Нет, — быстрые вопросы Бориса Витальевича давно выбили Петю из колеи.
— А хотели бы?
— Да.
— Если бы я предложил вам сделать это завтра, вы нашли бы время? Ваше желание не угасло бы оттого, что оказалось таким осуществимым?
— Нет. Я бы прыгнул.
— Хорошо. Ваша награда в игре с Майей — риск и азарт, главная цель — информация об Эрлике и его связях. Если одной из наград в этой игре для вас окажется постель прекрасной фидерши — ваше дело. Только помните, желая её, что она — враг, покупающий ваше тело, а не любовь. Платите тем же. Запросите за себя самую высокую цену. Пусть вашей приманкой остаются ваша вежливая сдержанность и деликатность. Уступив, вы победите, но уступайте постепенно потому, что получив вас, Майя, вероятно, потеряет к вам интерес, и вы ничего не добьётесь… Вы желаете Майю?