— Здравствуй, Михаил. Узнаешь?
Майор Кобозев, комбат-два, один из лучших его комбатов, болезненно улыбнулся, вытянулся перед Макаровым, как на строевом смотре:
— Товарищ полковник! Вот честное слово: минуту назад за ваше здоровье… это самое… рюмочку. Да вы заходите!
— Зайду, Миша, зайду.
— А мне из части позвонили, сказали, что вы меня спрашивали. Но я не думал, что придете.
— Пришел вот. Ты один?
— Сын в школе, жена на работе. Один.
На кухне стол был завален грязными тарелками, пивными и водочными бутылками, успевшими зачерстветь пластинками сыра, сигаретным пеплом. Кобозев виновато потер затылок:
— У меня… это… И в комнате бардак. Лада ушла, а я еще спал. Не прибрал за собой. Вы присядьте, я сейчас шмон наведу.
Через пять минут стол уже был застлан скатеркой, на нем стояли чашки для чая, а умывшийся Кобозев выглядел более сносно.
— Ты что, сегодня не на службе?
— Да куда идти с такой мордой. Позвонил, сказал, что сердце прихватило. Врать я научился, товарищ полковник, как видите.
— Не научился. Раскусили там тебя. По крайней мере, мне по секрету сообщили, что ты в очередной запой ушел.
Кобозев хмыкнул:
— Заложили.
— А чего закладывать, я пришел к тебе не нотации читать.
— Тогда, может, выпьем?
— Давай по рюмашке, но не больше. А ты же вроде совсем к водке не прикасался?
— Ну, не совсем так. По чуть-чуть выпивал, когда грипповал или еще что болело. Теперь все болит… — Он, не закусив, потянулся к пачке «Явы». — Ладно, точка. Вас, слышал, сержант Сокольцов интересует?
— Интересует, Миша.
— Вот сижу, после телефонного звонка и вспоминаю его, и поминаю. Я Сокольцова не знал почти. Даже лица сейчас не вспомнил бы. Он всего неделю и повоевал. А убили парня, можно сказать, у меня на глазах, возле Гехи. Граната под ногами рванула — и все.
— И все — это что? В Ростов, в «холодильник» отправили?
— Нет. — Кобозев жадно глотал сигаретный дым, три-четыре затяжки — и в пальцах его остался только фильтр. — С сержантом не так вышло. У «духов» в тот вечер снайперы хорошо работали — головы нам поднять не давали. И когда убили Сокольцова, а потом еще двоих, мы думали, хоть ночью тела вытащим — хрен там! Прицелы ночного видения у «духов» были, и потому наши убитые для них как приманка, это мы уже проходили. А потом, перед рассветом, поступила команда отойти, чтоб свои же «Градом» нас не накрыли. «Град» заработал, думали — точка, а получилась запятая. Уцелели «духи». Утром наши с ними торговаться начали. Без меня уже. Меня контузило тогда очередной раз, по темноте еще к медикам отволокли… Давайте по половинке выпьем?
— Нет. — Макаров решительно отодвинул от себя рюмку. — Чай лучше сообрази. «Торговаться» — ты что под этим имеешь в виду?
Кобозев встал из-за стола, принялся заваривать чай.
— Ну, что… Ясно, что. Так спрашиваете, товарищ полковник, будто не знаете. Трупами меняться стали, баш на баш. Мы пятерых «замочили», а у них наших шестеро оказались. Лейтенант Баранов к соседям бегал, попросил в долг одного жмурика. Ну, и все, и точка. Поменялись.
Чай был густой и терпкий. Пили его без сахара и прочих сладостей, хоть Кобозев и поставил на стол банку джема.
— Значит, тело Сокольцова вы все-таки забрали?
Кобозев пододвинул к себе рюмку, налил половину, выпил.
— Нет. Сокольцов седьмым бы был.
— Почему «бы»?
— Крепкий бой шел, вот почему. Очень крепкий. Утром там, где сержант лежал, ну точно на том месте — ребята мне потом уже рассказали, когда я в строй вернулся, — воронку обнаружили. И ни следа от парня. «Град» ведь работал, я же говорил вам. Ничего не осталось.
Помолчали.
— Миша, а «духи» не могли его к себе утащить до обстрела?
Комбат ответил не сразу, по инерции потянулся опять было к бутылке, но тут же резко отдернул руку, потер лоб:
— Так ведь поменяли бы, если б утащили. Зачем он им? В плен здоровых таскали, а этот весь в крови лежал, я же сам видел.
— И о Сокольцове ты больше ничего не знаешь?
— А что еще знать: надо вносить в списки боевых потерь. Сразу это не сделали, разгильдяи. А может, и не разгильдяи, может, надежда у кого была. Только это напрасно.
— А если бы тебе сказали, что он жив?