- Мечтать? - Доктор пожал плечами. - А о чем же, позвольте спросить, вам так интересно мечтается?
- Разве не интересно мечтать о том, какими люди будут в будущем, через тысячу, сто тысяч лет?..
- Мерзавцами были, мерзавцами и останутся. Уж поверьте мне...
- Старому ветеринару... - в тон доктору заканчивает Валя.
- А разве не интересно мечтать, какими окажутся мыслящие существа других миров?
Валя вопросительно посмотрела на доктора.
Доктор долго задумчиво крутил папиросу и ответил серьезно:
- Да, интересно. Но, думаю, встреча может быть неприятной.
- Высокая, еще более высокая культура разумных существ, что же тут...
Резкая остановка вагона оборвала Валину фразу.
- Видите, Валя, эти разумные существа могут предстать перед вами в отвратительном физическом образе. Взгляните в окно, перед нашим вагоном великолепный экземпляр организованной материи.
Валя недоуменно посмотрела на "экземпляр", состоявший из пышных усов и двух больших чемоданов.
- Не то, не то. Я имею в виду вот ту птицу. Не знаю, как она у вас называется в орнитологии, в общежитии она речется индюком. Он великолепен, не правда ли?
Индюк, будто почувствовав, что стал предметом серьезного разговора, расправил хвост и закричал что-то, возможно, по-своему очень содержательное; красновато-фиолетовые украшения пузырились, воплощая подлинно индюшачью важность.
- Вот представьте, Валя, на какой-то планете вы встретились с подобной "мыслящей материей". И что эта материя в вас влюбится, начнет предлагать, скажем, крыло и сердце...
Валя внимательно провожала глазами индюка, ей казалось, что она первый раз в жизни видит это странное существо.
- А представьте себе эту "мыслящую материю" в форме осьминога. Он посматривает на вас своими глазками, крутит щупальцами, говорит любезности. Кажется, Леонардо да Винчи в качестве моделей для своих страшилищ зарисовывал комбинации отвратительных насекомых. Вы, биологи, рассматриваете в микроскоп всякую живую мелочь. Увеличивая мысленно разнообразные виды живых организмов до человеческих размеров, легко понять, что очень возможны, очень вероятны и мыслящие существа достаточно неприятного вида даже в цилиндре, при галстуке и перчатках. А ведь может быть и хуже... Действительность всегда неожиданнее фантазии.
- Не верю, не верю, не запугаете. Хочется думать, что разумные существа на других планетах совершеннее и приятнее нас. - Упрямо метались Валины кудряшки.
- Разумные существа и на нашей планете, Валечка, очень, очень разнообразны. Любопытно, что разнообразие вещей, которые окружают нас, повторяет разнообразие в характерах и типах людей. А возьмите деревья: есть мужественные деревья, есть женственные. Встречаются деревья, словно юные девушки, деревья-невесты. Или цветы... Даже грибы... Каждому человеку можно подыскать подходящий гриб, довольно точно определяющий наиболее характерные черты типа. Человечество и, так сказать, "грибачество" в известном смысле адекватны, между ними есть какое-то соответствие.
Доктору не понравилось слово "грибачество", и он уклонился в скучные дебри лингвистических изысканий, которым очень активно мешала Валя. Ей не терпелось узнать, какой "персональный" гриб предназначен ей природой.
- Вы, Валя, молодой подберезовик с бледно-коричневой шляпкой и в серенькой блузке в крапинку, - наконец сказал журналист.
- А доктор - старый гриб-боровик!
- Журналист - груздь, - огрызнулся доктор, - дебелый груздь. Полезайте-ка в кузов или на свою верхнюю полку.
- Вот и все наше "грибачество", - подвела итог Валя. А что же дальше?.. Еще восемь суток...
- Знаете, - неуверенно предложила Валя, - есть одно нескончаемое занятие, одна игра, игра эта в свое время нас очень забавляла...
- В свое время нас забавляли многие игры, - не меняя барственной позы, философски изрек доктор, но, взглянув на почти взрослое выражение Валиного лица, заметно смягчился.
- Давайте, - предложила Валя, - сочинять и продолжать по очереди какой-нибудь фантастический роман, ну, скажем, о марсианах, или о людях, какими они будут через тысячелетия... Пусть это будет бред, не всегда логично, но это занятно... уверяю... - уговаривала Валя спутников.
- Итак, - сказал доктор, - вы предлагаете взвыть от скуки романом? Что же, не исключено, что все романы написаны от скуки. - Доктор по привычке задирал журналиста.
- Ну что же, Валечка, - сказал журналист, - ваша инициатива, начинайте ваш бред, да поинтереснее.
Инженер еще уютнее устроился в своем уголочке и тоже приготовился слушать...
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
"Сегодня 15 сентября 1930 года... Началось это тоже 15 сентября... Три года назад. Сережка Авдеев нехотя шел в школу. Словно существовала какая-то сила, которая упорно отталкивала Сережку от четырехэтажного дома на Сивцевом Вражке.
Вместо того, чтобы идти ближайшим путем, то есть завернуть Гагаринскнм переулком, Сережка двигался наидлиннейшей дорогой через Гоголевский бульвар. Настроение неважное. Вчерашний фантастический фильм помешал приготовить уроки, и теперь предстоит встреча с Иваном Ивановичем, а потом...
- Конечно, - думал Сережка, - можно идти очень, очень медленно, но все равно в конце концов придешь... Можно еще немного задержаться, наблюдая за быстрыми щетками чистильщика сапог. Длинные остроносые ботинки какого-то невиданного фасона. Видимо, иностранец. Конечно, иностранец: черный плащ-накидка до пят на пурпурной подкладке.
Ветер распахнул плащ, н тут же Сережка от неожиданности больно прикусил язык: под плащом фигуры вообще не было.
Две черные тонкие металлические трубки, выходящие из щегольских ботинок, соединялись выше в одну, потолще, и все.
А дальше шла типичная платяная вешалка, на которой кокетливо висел плащ.
Мальчик также заметил, что высокий воротничок плаща скрывал не шею, а металлический стержень, на котором держалась голова в черном цилиндре денди прошлого столетия.
Но Сережка по-настоящему струхнул, когда обнаружил, что на "иностранце" буквально лица не было. Вместо человеческой физиономии из-под полей цилиндра выглядывал пластмассовый шар.
"Иностранец", видимо, заметил внимание Сережки, он вежливо приподнял цилиндр, из-под которого метнулись два длинных ослиных уха. Пока руки Сережки механически тянулись в ответном жесте к фуражке, "иностранец" на глазах менял свою форму и превращался в Ивана Ивановича, преподавателя биологии.
Иван Иванович неодобрительно покачал головой.
- Пора бы того... - сказал классный руководитель в своей обычной манере, пора бы того, Авдеев, быть в школе.
- Я того... - неожиданно для себя произнес Сережа, - я сейчас.
Хотя Иван Иванович не добавил больше ни слова я пошел, не обернувшись, дальше, все же по тому, как топорщился его дождевик, было ясно, что прощения нет".
- У меня все, - закончила Валя, - продолжайте.
- Да-а, завернуто... - процедил сквозь зубы доктор.
- Ну что же, поехали дальше. Вам, Иван Алексеевич, карты в руки, вы педагог, а здесь начинается какая-то педагогическая поэма. Поехали.
Иван Алексеевич, пассажир из соседнего купе, аккуратненький, невзрачный человечек, пожевав тонкими губами, тихим голоском заговорил:
"Это было не совсем так. И случилось это не в Москве, а в одном из захолустных районных центров Воронежской области и именно в той школе, где я преподаю литературу. Я хорошо знал Ивана Ивановича и был в какой-то мере очевидцем странной истории.
Дежурный по школе, я медленно бреду коридорами. За застекленной стеной класс Ивана Ивановича. Сегодня урок что-то не ладится.
Сентябрьский ветер стучится в окна школы жидкими ветвями чахлой липы. Сучья царапают стекла, а влетевшие в форточку листья долго, как бабочки, кружатся по классу и отвлекают ребят.
Иван Иванович вызывает Авдеева к доске. Вот этого-то Сережа не ожидал. Его давно подмывало рассказать ребятам сегодняшнюю историю с Иваном Ивановичем, но он чувствовал всю безнадежность этой попытки: не поверят. Иван Иванович спрашивает что-то о семействе зонтичных. А Сережа стоит у доски и молчит.