— Вам плохо? — слышу его голос.
— Да…
Глоток воды восстановил силы. Рядом стоит озабоченный старшина.
— Сердце?!
— Да, — соврал я, прикладывая правую руку к сердцу,
— Что принимаете? — участливо осведомился старшина. Я мучительно вспоминаю названия лекарств.
— Может быть, позвать врача?
— Спасибо. Не надо. Посижу немного…
Не помню, сколько прошло времени, прежде чем я успокоился. Но все же успокоился. Вежливость и предупредительность старшины заглушили чувство страха. Все. Теперь дорогу знаю. Заберу кое-что с собой — и сюда. Решено. Может, завтра.
Конечно, завтра.
На другой день на работе первым меня встретил Савельев.
— Обыскался тебя, иди скорей к Ух Ты, он тебя все утро спрашивает.
Ух Ты — это наш начальник. У него была привычка после каждой фразы говорить: «Ух ты». Как-то после собрания Савельев сказал: «А здорово выступил наш Ух Ты». С тех пор нашего начальника между собой иначе и не называли.
Что случилось? Почему такая срочность? Может, это связано с Веной? Может, у него кто-нибудь есть? Боже, как это ужасно, постоянно ждать, что за тобой придут.
Но у начальника никого не оказалось. Все обошлось благополучно. Ух Ты отчитал меня за опоздание и послал в один из наших домов, где лопнула водопроводная труба. Мы с Савельевым до поздней ночи возились с этой окаянной трубой, выслушивая справедливые упреки жильцов.
Наконец вышли на улицу.
— У тебя дома все в порядке? — спросил меня Савельев.
Его вопрос застает меня врасплох.
— А что?
— Да ты какой-то не такой.
— С чего это ты взял? — угрюмо спрашиваю я.
— Проанализировал. У меня электронно-счетная машина… — улыбается он.
— И что же тебе сказала твоя умная машина?
— Заграница тебе явно не пошла впрок. Она тебя сделала злым, нервным. Так или будешь спорить? — спрашивает он.
Нужно отвечать, а я молчу.
— Заграница? — бормочу я, пытаясь придумать, что же сказать.
— Да, она самая… — весело отвечает он. — Что-то у тебя там произошло. Вернулся каким-то другим.
— Просто устал… Затаскали по театрам, ресторанам.
— Ой ли? — покачал головой Савельев. — Когда тебя таскали в прошлый раз, ты потом целый месяц никому проходу не давал. Все о роскошной жизни рассказывал.
— Преувеличиваешь, конечно. Но на душе неспокойно, это точно, — сознался я и ухватился за мелькнувшую вдруг спасительную мысль: — Волнуюсь за Марину. Она замуж собралась, как-то все у нее сложится?
— А, ну тогда все понятно, — соглашается он.
Впереди ночь… Я стал бояться темноты. Лежу с открытыми глазами, не могу заснуть. В голове — бесконечные вопросы. Пытаюсь на них ответить хотя бы самому себе, Заснул опять уже на рассвете. Вероятно, во сне снова разговаривал. Утром жена и Марина внимательно, не скрывая тревоги, смотрят на меня.
Я быстро собираюсь и ухожу…
Из дневника Марины
«…На днях пылесосила квартиру. Случайно уронила пузырек с валокордином, и он закатился под кровать родителей. Залезла туда и увидела в пружинах матраца… зубную пасту «Поморин»! Как она туда могла попасть? Ленка спрятала? Зачем?! Показала матери, Лене. Они пожимают плечами. Показала отцу. Сперва он усмехнулся, а когда я сказала, где я ее обнаружила, отец оцепенел, словно увидел перед носом кобру… И чего он так испугался? Выхватил из моих рук пасту. Выругался и убежал… Потом пришел, долго извинялся, ссылался на нервы… Просил прощения.
— Папа, у тебя появилась явная любовь к «Поморину», — сказала я.
Отец вымученно улыбнулся, но ничего не ответил.
— Я сейчас соберу всю пасту и выброшу к чертовой матери, — заявила мама.
Ее миловидное лицо пылало гневом и решительностью, а чуть вздернутый нос совсем казался курносым.
— Где твой тюбик? — обратилась она к отцу.
— Я сам распоряжусь, — ответил поспешно отец, покосившись на свой пиджак.
…Я стала избегать Виктора. Все из-за отца. Не могу сейчас думать ни о чем другом, даже о Викторе.
Нужно наконец все выяснить. Только тогда я смогу быть спокойна».
Исцеление
Первый, кого я увидел в приемной, был знакомый старшина. Он стоял посреди комнаты и разговаривал с какой-то женщиной.
— Товарищ старшина, кто у вас здесь будет главным? — спросил я.
Старшина извинился перед женщиной и вежливо осведомился:
— По какому вопросу?
— Очень важному… Государственному… и личному…
— В таком случае прошу вас пройти к начальнику приемной. Прямо, а затем направо, первый кабинет. Как сердечко? — Он узнал меня.
— Нормально. Спасибо… — ответил я.
— Желаю доброго здоровья…
Я поблагодарил, хотя не здоровье меня сейчас волновало. В кабинет начальника приемной стояла очередь. Я топтался на месте, не зная, что предпринять, а потом, вдруг решившись, без стука открыл дверь.
— Прошу извинения, но у меня весьма неотложное дело, — решительно заявил я.
Возможно, мне показалось, что говорил я решительно. Передо мной за небольшим столом, на котором аккуратными стопками лежали документы, сидел майор средних лет. Его добрые глаза смотрели на меня участливо и предупредительно. Видя мою взволнованность, майор обратился к посетителю:
— Я вас прошу подождать несколько минут в приемной.
Посетитель с любопытством покосился в мою сторону и торопливо вышел из кабинета.
— Пожалуйста, садитесь, — сказал майор.
Я не знал, что делать с портфелем — поставить его на пол или положить на колени.
— Садитесь… — повторил майор. — С кем имею дело?
— Спасибо… Иванов Алексей Иванович, сантехник. — Я поспешил сесть, не выпуская портфеля из рук.
С чего начать рассказ?
— Я вас слушаю, Алексей Иванович, — сказал майор.
Десятки раз я прокручивал свою историю, стараясь коротко изложить события. Думал, отчеканю, как ученик выученное домашнее задание, а потом пусть задают вопросы.
Но пришло время говорить, а я сижу и не знаю, с чего начать.
— Товарищ майор. Речь идет о моей судьбе. Я недавно вернулся из-за границы, был в гостях у брата. Мне нужно срочно и доверительно поговорить с нужным человеком. Я стал, по сути дела, врагом Родины. Понимаете?
— Пока нет, — спокойно ответил майор. — Сейчас.
Майор кому-то позвонил. Кто-то обещал прийти. И действительно, вскоре в кабинет вошел высокого роста, статный, подтянутый человек, просто и деловито представился:
— Капитан Насонов, Владимир Николаевич…
— Иванов Алексей Иванович, — ответил я.
— Пойдемте ко мне… — предложил капитан.
Ноги меня не слушались. Портфель стал тяжелым.
— Давайте я понесу… — сказал капитан.
Я машинально отдал свой груз.
Мы прошли в отдельный, скромно обставленный кабинет.
— Здесь нам никто не будет мешать…
Капитан указал на стул:
— Садитесь… И спокойно рассказывайте.
Я подробно рассказал о брате, о том, что со мной произошло в Австрии, кинулся к портфелю, раскрыл его. Перед капитаном появились тюбик «Поморина» (пусть разбираются!) и пачка писем от брата.
— Дело очень серьезное. Мне остается порадоваться, что вы сейчас здесь… — сказал Насонов.
— Это мой долг. Правда, я очень боялся и поэтому слишком долго собирался.
— Что у вас еще в портфеле?
— Чепуха… Мои вещи…
Мне показалось, что капитан с трудом сдержал улыбку. А может, только показалось?
— Арестуйте меня, я это заслужил…
Капитан Насонов посмотрел на меня и сказал:
— Вы сами пришли к нам. Никаких преступлений, судя по вашим словам, за вами не числится, поэтому арестовывать вас пока не за что. Ясно?
— Ясно… — прошептал я. — Но готов понести любое наказание. Готов ко всему. Извините, Владимир Николаевич, можно стакан воды?
Насонов налил мне воды. Я залпом выпил.
— Дело серьезное… — согласился капитан. — Я вынужден о нем доложить… Мы пройдем сейчас в другое место.
Сколько раз после приезда из Вены я проходил мимо многоэтажного здания на Лубянке. И вот я здесь. Меня уже выслушали. И я теперь почувствовал себя спокойнее.
Владимир Николаевич привел меня в приемную какого-то начальника, открыл дверь и вошел в кабинет. Я остался на попечении секретарши. Через несколько минут туда же проследовал молодой человек с папкой в руках. Секретарша, уже немолодая женщина, сидела за небольшим столом, держа перед собой журнал и, не обращая на меня никакого внимания, вписывала в него какие-то цифры. Буднично и просто, как делают это в любом другом учреждении.
Время тянулось очень медленно. Казалось, что прошли сутки, прежде чем появился Владимир Николаевич и меня пригласили в кабинет. Я в нерешительности остановился у двери.
— Пожалуйста, пожалуйста, — мягко произнесла секретарша.
Я робко открыл дверь и очутился в квадратном кабинете.
— Смелее проходите и садитесь, — сказал Владимир Николаевич.
Я осмотрелся. У стола стоял невысокого роста, средних лет человек в форме полковника.
— Здравствуйте, — сказал он и представился: — Михаил Петрович. Присаживайтесь.
Я сел за приставной столик. Напротив сидел Владимир Николаевич.
На столике стоял небольшой магнитофон.
— Прошу вас, Алексей Иванович, рассказать все, что с вами произошло, не пропуская мелочей, — попросил Михаил Петрович. — Если вы не возражаете, мы запишем ваше сообщение на магнитофон.
В знак согласия я кивнул головой.
И я начал рассказывать. Меня слушали очень внимательно, так врач слушает тяжелобольного человека, стараясь точно определить причину заболевания. Я нервничал, у меня перехватывало дыхание, пересыхало горло. Мне подали стакан воды. Я ее выпил.
Открылась дверь, и вошла секретарша. Я вздрогнул и замолчал.
— Принесите, пожалуйста, чаю, желательно с лимоном, — попросил Михаил Петрович.
Подали чай. Я сделал несколько глотков, немного успокоился. Однако ненадолго.
Мне начали задавать уточняющие вопросы. Они касались моего прошлого, настоящего, обстоятельств пребывания в Вене. Расспрашивали подробно о Роджерсе, брате, интересовались мельчайшими деталями. Особенно о полученном задании. О моем обучении — как пользоваться шифросвязью. Как я должен был поддерживать связь с Центром.
— Я должен ежемесячно посылать письма на подставной адрес в Вену. Самые обыкновенные. Но вписывать любые сведения о Фокине и его семье, — закончил я.
— Любые? — переспросил полковник.
— Любую чепуху… — повторил я.
— Чепухи в этом деле не бывает… — поправил Владимир Николаевич.
— Он так сказал… Роджерс.
— Кроме добывания сведений о Фокине и его работах, членах его семьи, других заданий вам не давали?
— Нет.
— Когда вы должны отослать первое сообщение? — спросил полковник.
— Срок истекает через неделю.
— Ясно, — сказал полковник и, помолчав, спросил: — Алексей Иванович, вы все нам рассказали, ничего не упустили?