Однако, я замечтался. Капитана дальнего плавания мы с хвоста скинули, с домашними переговорили, кому надо было. Можно и об учёбе подумать. Сегодня у нас первые два часа — теория государства и права. Скучнейшая наука, надо сказать. И вот на неё-то набивается целая аудитория битком, даже, поговаривают, с других институтов студенты забегают. А всё почему? — Потому что лекцию будет читать профессор, доктор юридических наук, фронтовик и вообще легендарная личность — Бельсон Яков Михайлович.
Вот он заходит, переваливаясь на своих протезах, тучный и, обманчиво неуклюжий, просит ребят покрепче, чтобы помогли ему устроиться на столе кафедры и… время перестаёт существовать. Пожалуй, и в дальнейшей своей жизни я видел немногих, кто умел так «держать» аудиторию. Мы все были тихонько влюблены в него и сдавать «Теорию государства и права» плохо считали неприличным.
Вдобавок, у вологодских было почётное и весьма доверительное послушание. Мы помогали Якову Михайловичу на даче. Не знаю, кто первый из наших земляков удостоился подобного доверия, но такая традиция существовала уже много лет. Мы копали, чистили, красили, убирали мусор. Кроме вологодских профессор такой чести не оказывал никому (а может мы этого просто не знали). Каждый, конечно, тайно надеялся, что такое подвижничество ему зачтётся на экзамене. И совершенно зря, между прочим. А мне такая поблажка казалась бы даже обидной.
Вот тогда я впервые и увидел настоящую профессорскую дачу. Она находилась в живописном месте Лисьего Носа на берегу Финского залива. Это была именно дача с хорошим домом, вековыми соснами, с цветочными клумбами и умышленно подзапущенным садом, а не жалкие фазенды с сараюшками и грядками в районе реки Ягорбы, которые жители Череповца тоже гордо называли дачами.
После трудов праведных мы пили чай на веранде. Именно тогда мы и узнали, что свои ноги Яков Михайлович оставил на войне, сразу обе, а ещё, что он является сторонником вступления Советского Союза в Интерпол и много чего знает на эту тему. Подержали в руках многие его книги не только по научной тематике, но и на «дефицитные» в то время темы — о полиции капиталистических государств, например. Одну такую под названием «Полиция „свободного“ общества» издательства «Юридическая литература», скромную, чёрно-белую, в мягком переплёте мне потом удастся достать какими-то невероятными путями, и я буду очень гордиться её наличием в своей библиотеке.
В родной город мы возвратились «без потерь», за что получили мимолётную и до обидного формальную похвалу начальства, а также кровожадные взгляды коллег и плохо скрываемую корыстную радость. Всё объяснилось проще простого. Городскую милицию накрыла беда под названием «комплексная инспекторская проверка МВД». Была она плановая, но от этого не менее неожиданная. Такой вот парадокс.
Ситуацию на пальцах объяснил мне Джексон, даже он поутративший привычную невозмутимость и «философический» взгляд на происходящее.
— А-а, новенький! — тускло порадовался Митрофанов, когда я зашёл к нему в кабинет, и глаза его нездорово блеснули. — Это хорошо, что ты пришёл, новенький. Теперь мы тебе много материальчиков нагрузим, новенький ты наш, свеженький.
Какие-то Краснюковские интонации послышались мне в этой странной тираде.
— Представляешь, Лёха, что делают, гады? Взяли в травме список обращавшихся к ним за последние полгода. Сверили с нашими учётами, нашли расхождения. И сразу: па-а-чему вот такой-то и такой-то у вас не зафиксированы? Всю кровь из дежурки выпили. Но это ещё ладно, тут можно отвертеться — не сообщили, мол. Так они навыписывали повесток штук сто, не меньше, этим травмированным, и нас же заставили их, повестки то есть, разносить. Ага, петлю на шею одеть и самим затянуть. Как же, ищи дураков!