Он наклонил голову и грустно улыбнулся:
— Очень жаль, — мягко сказал он.
— Этого не должно было случиться, — ответила я.
Я не сказала, что это было началом конца для нас с Уинстоном. Он тогда уже начал изменять мне. Я еще не знала об этом, но видела, что мы уже не те, кем были друг для друга когда-то. Я не видела, что творится у меня под носом, и наивно считала, что второй ребенок сблизит нас. Глупо, конечно, но я не первая женщина, верившая, что младенец на руках изменит мужчину. Если бы женщины перестали тешиться подобными фантазиями, думаю, человечество просто вымерло бы.
Я заметила первое пятнышко крови, когда села на самолет в Манчестере, и к тому времени, когда мы прибыли на Гран-Канарию, стало ясно, что что-то не так. Мы сразу поехали в больницу, где меня подключили к капельнице, быстро осмотрели и обещали просканировать на следующее утро. Уинстону сказали, что он ничем не может мне помочь, а так как я лежала в палате с другой женщиной, остаться ему не разрешили.
Около десяти вечера произошли изменения в расписании. Грубая акушер-гинеколог провела сканирование и сообщила мне на своем ограниченном английском:
— Нет ничего.
Когда я спросила, что она имеет в виду, она ответила:
— Нет ребенка.
Медсестра сказала, что в семь утра мне сделают укол, чтобы спровоцировать принудительные роды. Наполовину испуганная, наполовину охваченная горем, я умоляла о кесаревом сечении, но мне отказали.
После этого я изменилась. Думаю, я просто сдалась. У меня не было ни сил, ни решимости управлять нашей жизнью, и, в конце концов, все начало рушиться. Уинстон спал с другими женщинами. Я махнула рукой на наши финансовые проблемы. И мы все потеряли.
— Мне нужно взять у вас немного крови, — извиняющимся тоном сказал Генри Пичи.
— Анализ? Зачем?
— Любое хирургическое вмешательство, проведенное за пределами Великобритании, сопряжено с повышенным риском СПИДа. Вам делали кесарево сечение?
Я покачала головой:
— Нет. Естественные роды.
— Боюсь, они приравниваются к операции. Несколько капель из большого пальца. Мне только нужно… — он порылся в портфеле в поисках, как оказалось, двух полиэтиленовых конвертов, в каждом из которых был небольшой пластиковый флакон.
— Приступим, — сказал он.
Он протер мой большой палец спиртовой салфеткой. Я чувствовала, как он осторожен, почти бережен. Прежняя игривость между нами исчезла.
— Ваша работа дает вам сильную позицию при общении с людьми, — прокомментировала я, когда игла проткнула мою кожу. — Не все признаются о таких вещах даже на третьем свидании.
Он сжал мой палец и подставил пузырек.
— Ваша тоже, — ответил он, закручивая колпачок. — Вы видите все.
Он был прав. Я знала больше людских секретов, чем хотела бы. Отношения врача и пациента странно интимны. Они невозможны ни в какой другой ситуации. Раньше я думала, что людей заставляет раскрываться сама ситуация — физическая боль, необходимость раздеваться перед посторонним человеком. Но с тех пор я изменила мнение. Не думаю, что мои пациенты когда-либо чувствовали себя уязвимыми. Я изо всех сил старалась успокоить их, создавала фасад приветливого, знающего врача, который разберется с их проблемами с минимум суеты. Так что нет, дело было не в этом. Закрытая дверь. Звукоизолированный кабинет. Возможность снять с себя бремя физической и душевной боли в разговоре с человеком, соблюдающим врачебную тайну. То, что они не смогут сделать больше ни с кем, за исключением, разве что, священника. Но кто сегодня доверяет духовнику?
Закончив, Генри Пичи дал мне клочок ваты и велел прижать к месту укола. Он был очень эффективным.
— Вы обслуживаете весь север Англии? — спросила я, поддерживая светскую беседу. — Поэтому вы здесь только по вторникам и средам?
— Нет. Я работаю только два дня в неделю.
Должно быть, я уставилась на него, потому что он спросил:
— Это странно?
Я подняла брови:
— Просто завидую. Как вам это удается? Наследство? Трастовый фонд?
Он засмеялся, и его глаза снова заискрились:
— Нет.
— Тогда как это возможно?
— Просто немного самоконтроля и решение не поддаваться всеобщему убеждению о пользе тяжелого труда. Что мы все должны работать до потери сил и тратить как можно больше денег на всякую ерунду.
— А, — сказала я, ухмыляясь, — вы из этих.
Он остановился и вопросительно посмотрел на меня:
— Из каких?
— Ну, глиняные чашки, самодельные корзинки, самодостаточность… Старые ботинки вместо горшков для растений.