— Странно, — сказала я Скотту, переходя из комнаты в комнату.
— Довольно паршиво, — ответил он. — Я рад, что не взял его на все лето. Поищу что-нибудь получше.
Мы стояли, глядя сквозь французские двери. За ними простиралось озеро, спокойное и ровное, отражающее деревья на противоположном берегу. На Конистоне, как и по всему Озерному краю, движение по воде ограничено десятью милями в час. До введения этого правила вся береговая линия была покрыта радужными пятнами дизельного топлива. Ранним утренним прогулкам мешали спортсмены в гидрокостюмах на ревущих водных мотоциклах. В отличие от многих людей, я не сожалела о введении запрета на скорость. А Скотт сожалел. Ему пришлось продать свою моторную лодку.
Помня, что времени у меня в обрез, я повернулась к Скотту и поцеловала его. Прижавшись к его бедрам, я просунула кончик языка ему в рот. И почувствовала сопротивление.
Не зная, чего он от меня ждет, я начала расстегивать тунику, но он протянул руку.
— Не надо, — категорично заявил он, — ты ведешь себя как проститутка.
Я опустила руки вдоль доков и посмотрела ему в лицо:
— Что я должна сделать, Скотт? — спросила я. — У нас мало времени. Я думала, ты хочешь…
— Торопишься?
Его голос был полон сарказма, а выражение лица жесткое. Я отстранилась и застегнула пуговицы.
— Ты сегодня меня не хочешь?
— Я просто не собирался трахаться, как только мы войдем в дверь, — сказал он.
— Извини, — я начала раздражаться. — Но в прошлый раз ты именно этого и хотел.
Он сглотнул, наступила тишина. Мы в первый раз спорили, и никто из нас не знал, как действовать.
— Послушай, — сказал он через мгновение и коснулся моей щеки кончиками пальцев. — Не расстраивайся. Я сам не знаю, чего хочу. То есть, я хочу тебя, но не хочу, чтобы это выглядело так, словно ты здесь только из-за денег.
Что я могла на это сказать?
— Я никогда раньше этого не делала. Ни с кем, — начала я, стараясь сгладить неловкость.
Немного погладить его эго.
— Знаю. Извини, — сказал он. — Я не должен был заставлять тебя так думать. Пойдем наверх.
Я сумела выдавить из себя слабую улыбку. Когда мы поднялись наверх, он сказал, что хочет лечь первым и смотреть, как я медленно раздеваюсь. Когда я улыбнулась своей рабочей форме, он ответил:
— Мы представим, будто играем в медсестру и пациента.
Я разделась, как он просил, и он позвал меня на кровать.
— Закрой глаза, — прошептал он и начал целовать меня, начиная с лодыжек. Когда я попыталась ответить, он сказал: — Нет, не надо.
В тот день он занимался со мной любовью с такой преданностью, что я должна была осознать силу его чувства.
Но я ничего не поняла. Я была дурой.
Или, может быть, просто предпочла ничего не знать.
ГЛАВА 23
— Что с тобой? — сердито спросила Петра. — Я стою перед твоим кабинетом с пиццей пепперони, а какой-то Гэри говорит, что ты уехала в больницу. Что ты делаешь в больнице?
— Гэри тебя слышит? — я соскользнула на край кровати подальше от Скотта.
— Нет, — она понизила голос. — Кажется, нет. Он ушел к себе.
Я выдохнула.
— Я решила отдохнуть, — сказала я.
— О, хорошо… Я думала, ты заболела…
— Петра! — предупредила я, пока она не сболтнула что-нибудь еще.
— Да, да, извини. — Она замолчала, и я услышала, как ее каблуки стучат по полу. — Я уже на улице, — сказала она мгновение спустя. — Он теперь точно не слышит. Так почему ты решила отдохнуть?
— Потому что могу. Решила устроить себе выходной, пока Уэйна нет.
— Повезло тебе.
— И это говорит человек, который пятнадцать лет не работал полный рабочий день.
— Я поняла твою мысль, спасибо, — сказала она. — Так что мне делать с пиццей?
— До завтра доживет?
— Надеюсь.
— Тогда убери ее в холодильник.
— В какой холодильник?
— На кухне. По коридору до конца. Закрой глаза, когда откроешь холодильник, он довольно грязный. Его никто не убирает. Наклей записку «Руки прочь», иначе Гэри все сожрет. Завтра я заберу ее домой.
— Отлично. Ты где? Дома тебя нет.
— Нет, я дома.
— Ты что, купила ковролин? Раньше ты звучала так, словно сидишь в грузовом контейнере. От пустоты аж в ушах звенело.
— Я в кровати.
— Среди дня?
— Да, Петра, среди дня. Иногда люди спят днем.