Либерман прошел мимо кухни. Там никого не было. Это не вызывало сомнений. И он не слышал голосов. Эйб был в полутора метрах от закрытой двери в их с Бесс спальню, когда открылась дверь в комнату Лайзы.
— Папа, — прошептала она, — это ты?
— Это я, — отозвался Либерман.
— Папа, он позвонил. Тодд позвонил. Мы можем поговорить несколько минут? Я знаю, ты устал.
Она вышла в халате с поясом от какого-то старого халата Либермана. Даже в мерцающем свете от телевизора из гостиной он увидел, что лицо дочери чисто вымыто.
— Лучше бы утром, — сказал Либерман.
— Утром может быть слишком поздно, — сказала Лайза.
— Где мама? — спросил Либерман.
— Ждет нас в вашей спальне.
— Хочешь кофе или чаю?
— Чаю.
— Я тоже выпью чаю, — раздался голос Бесс из-за двери в спальню.
Либерман пошел на кухню.
Хэнраган подождал со звонком ровно до семи. Либерман снял трубку телефона, стоявшего рядом с кроватью, не дожидаясь второго звонка. Бесс застонала, натянула на себя простыню и отвернулась от Эйба.
— Да? — проговорил Либерман.
— Ребе, у меня есть ниточка. Мать и брат Эстральды живут в мексиканском квартале близ Огдена. Скорее всего, их фамилия Вегас. Ты понял, что это нам дает?
— Тебе следовало быть в церкви, Уильям, — прошептал Либерман. — Давать причастие, есть печенье, пить вино. Это же воскресное утро. Я молюсь в пятницу вечером и в субботу утром. Ты молишься по воскресеньям. Легко запомнить.
— Причастие принимают, — объяснил Хэнраган. — Прихожане его не дают. Причащают священники.
— Я его не принимаю и не даю, — сказал Либерман. — Я пытаюсь проснуться. Позвоню Гутьересу из Отдела по борьбе с организованной преступностью. Правда, воскресным утром он наверняка в церкви. Что еще ты добыл?
Хэнраган поделился всем, что узнал от соседей Эстральды Вальдес, рассказал о Хьюзе, Гвен Дайсан и Никки Моралес.
— Эстральда набирала новеньких, Ребе, — заметил Хэнраган. — Может быть, не так уж активно и всерьез, но она этим занималась.
— Отец Мэрфи, — сказал Либерман, почесав затылок, — мы не пытаемся ее канонизировать. Мы просто выясняем, кто восемь раз воткнул в нее нож.
— Ты прав, — согласился Хэнраган без особой уверенности.
— Тебе удалось поспать?
— Немного. — После очень долгой и многозначительной паузы Хэнраган продолжил: — Я не пил с тех пор, как это произошло.
— Поспи еще, Уильям, — посоветовал Либерман, вздохнув. — Я собираюсь позвонить Гутьересу и принять душ.
Когда Либерман повесил трубку, Бесс что-то пробормотала.
— Что? — спросил он.
— Дети встали, — повторила она. — Я слышу их. Посмотри, все ли у них в порядке.
— Они большие дети, — заметил Либерман, — и в соседней комнате спит их мать.
— Они в нашем доме, — сказала Бесс, не поворачиваясь.
Либерман встал с постели. На нем была одна из его любимых футболок, очень просторная, синяя, с изображением Эванстонского маяка на груди. На хрупком теле Либермана она казалась ночной рубашкой. Он нашел в шкафу халат и вышел из спальни, закрыв за собой дверь.
Дети сидели на незастеленной постели, смотрели телевизор и ели бублики со сливочным сыром и тонкими ломтиками копченой лососины.
— С луком еще вкуснее, — посоветовал Либерман.
— Не люблю лук, — сказала Мелисса.
— Поиграем? — спросил Барри. На верхней губе, уже украшенной пушком, застыл кусочек сливочного сыра.
— Позже, — ответил Либерман. — Сначала нужно сон прогнать, номер набрать и душ принять.
Мелисса засмеялась. Барри улыбнулся.
— И пивка засосать, — добавила Мелисса.
— Это не смешно, — вздохнул Барри. — У тебя шутки совсем не смешные.
— Это честная попытка использовать просторечный оборот в надлежащем контексте, — заметил Либерман.
— Ты говоришь как папа с его мертвыми греками, — сказал Барри. — Только ты шутишь. А папа всегда говорит серьезно.
— Вы пока намажьте побольше сыра на мебель, а я скоро вернусь, — пообещал Либерман.
Он пошел на кухню и закрыл за собой дверь, чтобы не слышать голос Альфа[37] и дать понять членам семьи, что он нуждается в уединении хотя бы на несколько минут. Он нашел номер Симона Гутьереса в адресной книге, лежавшей на кухне, и набрал его.