— Алло? — отозвался женский голос.
— Цветок душистый прерий, — произнес Либерман.
Эстралита Гутьерес засмеялась.
— Либерман, — сказала она. — Только ты так меня называешь.
— Из тех, кто тебе звонит, только у меня есть душа, — сказал Либерман. — Все остальные продали свои за программы похудения, которые неэффективны, и за места на играх «Буллз». Симон дома?
— Сейчас позову. Мы собираемся в церковь.
— Я буду краток, — заверил ее Либерман.
Через несколько секунд трубку взял Симон Гутьерес с коротким:
— Эйб?
Либерман регулярно работал с Симоном на протяжении пятнадцати лет, пока Гутьереса не повысили и не перевели в Отдел по борьбе с организованной преступностью. Симон был тщеславен. Окончи он колледж, через пять лет мог стать соперником капитана Хьюза в борьбе за пост начальника полиции.
— Симон, мне кое-что нужно.
С трубкой в руке Либерман подошел к пакету, лежавшему на кухонном столе, вынул из него бублик с чесноком, придерживая телефонную трубку подбородком, отрезал половину и положил ее в тостер.
— Что именно? — спросил Гутьерес.
— Это связано с убийством Вальдес. Ты в курсе? Мне нужна информация о матери и брате Эстральды Вальдес. Живут в Огдене или близ него. — Продолжая разговаривать, Либерман вынул из холодильника копченую лососину, лук и сливочный сыр.
— Фамилия?
— Знаю только Вальдес. И она, возможно, не та, что надо.
— Я твой должник? — спросил Гутьерес.
Либерман слышал, как Эстралита Гутьерес призывает мужа закончить разговор.
— Нет, это я твой должник за дело Братковкича, — признал Либерман.
— Теперь будешь моим должником вдвойне, — заявил Гутьерес. — Я сделаю пару звонков и перезвоню тебе после мессы. Ты дома?
— Я дома.
Гутьерес повесил трубку. Либерман закончил делать бутерброд, налил себе чая со льдом, который приготовил прошлой ночью, и сел за стол — есть, пить и ждать. Он ждал целых пять минут, прежде чем в кухню ворвалась Лайза.
— Папа, — сказала она, — дети в гостиной мажут все сливочным сыром и разбрасывают крошки. Ты же был там, почему ты их не остановил?
— Хочу честно признаться, — отозвался Эйб, откусывая от бутерброда. — Во мне больше от Питера Пэна, чем от Мэри Поппинс.
— Ты мог бы хоть немного помочь мне, пока я здесь, — заметила Лайза.
— Прими душ. Вымой голову. Почисти зубы. Побрей ноги. А уж потом приходи и поговорим. Ты почувствуешь себя гораздо лучше.
— Я для тебя обуза, от которой ты хочешь избавиться, — сказала Лайза, приглаживая волосы.
— Это несправедливо, — возразил Либерман. — Я пытаюсь решать самые разные задачи. Попытка избавиться от тебя — всего лишь одна из них. Возвращайся с улыбкой и песней на устах — предпочтительно, чтобы это был не рэп, — и мы решим, как поступить: надеть на детей наручники или запереть холодильник.
— Ты не меняешься, согласен? — спросила Лайза, взяла из рук отца последний кусок бублика с копченой лососиной, сливочным сыром и луком и съела его.
— Я стараюсь не меняться, — ответил он. — Но в большинстве случаев у меня это не получается.
Зазвонил телефон. Либерман снова взял трубку после первого звонка.
— Что ты узнал, Эйб? — спросил Хэнраган.
— Терпение, — ответил Либерман, наливая себе второй стакан чая со льдом.
— У меня предчувствие, — сообщил Хэнраган.
— Прими горячий душ, — посоветовал Либерман. — Я позвоню тебе, когда у меня появится для этого причина.
Они повесили трубки, и Либерман пошел в ванную, чтобы принять горячий душ. Пока вода струилась по спине и ногам, он исполнял свой привычный репертуар. Сначала — «Любовный жук», затем «Меж дьяволом и глубоким синим морем» и «Еще один шанс». Пока вытирался и одевался, он пел «Серебряный доллар» и «Мандарин», а на пути в спальню — «Луна над Майами».
— Ты в хорошем настроении, — заметила Бесс, садясь на кровати.
— Стараюсь обмануть себя, — прошептал он. — Почти получилось.
— До конца никогда не получается, — сказала Бесс.
Зазвонил телефон.
— Ты знаешь, сколько времени? — спросила Бесс, вставая с постели.
— Я не знаю, сколько времени, — пропел Либерман.
Бесс покачала головой и пошла в ванную, а Либерман взял трубку.
— Эйб.
— Симон.
— У меня кое-что есть, — сказал Гутьерес.
— Я думал, что ты идешь в церковь.
— Пойду позже. Будешь слушать, что я узнал, или хочешь добиться, чтобы я почувствовал себя виноватым?
— Говори, — сказал Либерман.
— Пока это предположение. Брат, Хосе Мадера, известный также как Хосе Вегас. Семнадцать лет. По некоторым сведениям Мадера сказал, что его сестру убили.