– В твою спальню? В твою спальню? – произнес он дрожащим монотонным голосом. – Что такое «твое» и «мое»? Разве мы не одна плоть? Разве муж не един со своею женою?
Он прыгнул вперед и попытался ухватить ее, но она легко увернулась. Когда Дарнли упал, Мария едва сдержалась, чтобы не пнуть его. Ее охватила дрожь. Попятившись, она подошла к двери спальни.
– Отведите короля в его покои, и пусть его слуги позаботятся о нем, – ровным голосом приказала она.
Когда слуги взяли Дарнли под мышки и уволокли прочь, Марию неудержимо затрясло от гнева и нервного напряжения.
Когда ее муж напивался, он превращался в чудовище. И эта ситуация продолжала только усугубляться, потому что он стал выпивать гораздо чаще, чем раньше. Теперь ей придется держать дверь спальни запертой. Все еще дрожа, Мария вошла в спальню и повернула в замочной скважине большой железный ключ. Потом закрыла на засов дверь, выходившую на спиральную лестницу.
III
Дарнли подергал дверь, ведущую в спальню Марии, но она была заперта. До сих пор он даже не думал о предположении Арчибальда Дугласа, будто с их браком что-то не в порядке. На самом деле он хотел опровергнуть коварные инсинуации Дугласа, когда поднялся по спиральной лестнице между спальнями, тихо подошел к двери и осторожно взялся за дверную ручку. Прижав дверь к косяку, чтобы заглушить звук, он повернул ручку и толкнул ее. Никакого движения. Дверь заперли изнутри. Раньше Мария никогда так не поступала. Дарнли приложил ухо к массивной деревянной створке, где не было замочной скважины, через которую можно было бы заглянуть в комнату. Он ясно расслышал мужской и женский голоса: Мария и Риччио.
Он почувствовал физическую боль и привалился к двери. Его предали.
Или нет? Может ли существовать другое объяснение?
Но тогда зачем запирать дверь?
Нет, иного объяснения, кроме того, на которое намекал Дуглас, быть не могло.
Риччио – любовник Марии.
Дарнли мог бы рассмеяться, если бы унижение не оказалось таким тяжким. Итальянец был старым – ему по меньшей мере пятьдесят! – безобразным и на целую голову ниже Марии. И к тому же низкого происхождения.
Но все это лишь усугубляло оскорбление.
Если бы она выбрала Мейтленда, ухоженного, изощренного и чрезвычайно умного, тогда… Или Босуэлла с его опытом в плане ублажения женщин… Или даже французского посла де Фуа с его европейской savoir-faire[1] и склонностью к интригам… любого, про кого он мог бы сказать: «У него есть то, чего нет у меня»… Но Риччио!
Дарнли повернулся и спустился по лестнице, настолько ошеломленный, что едва переставлял ноги. Войдя в спальню, он бросился ничком на огромную кровать – ту самую, куда раньше приходила Мария. И куда она больше не придет…
Когда сцены их недавних любовных игр прокручивались в его памяти и казались такими же яркими, словно их изобразил один из голландских живописцев, его глаза застилали слезы. Как она стремилась к нему… Ее слова… Неужели все это ложь? Неужели она говорит те же самые вещи Риччио в этот самый момент, лежа с ним в одной постели?
Дарнли стукнул кулаками по мягкому пуховому матрасу. Мысль о том, что Мария сейчас в объятиях другого мужчины, была невыносимой.
«Ты должен принять это, – строго приказал он себе. – Правду не скроешь. Она развлекалась с тобой и использовала, чтобы забеременеть и родить наследника королевской крови, а теперь ты больше не нужен ей. Она обещала сделать тебя полноправным королем; теперь она говорит, что это невозможно, что ты должен подписывать бумаги и присутствовать на заседаниях Тайного совета, чтобы заслужить это право. Но это всего лишь предлог. Истина в том, что ты выполнил свое предназначение. Теперь от тебя можно избавиться. На самом деле она больше не любит тебя».
Боль от этой мысли была сродни колющей ране от удара мечом. Но она ничтожна по сравнению со следующей: «Возможно, она никогда не любила тебя, и все твои воспоминания и драгоценные слова ничего не стоят. Ты никогда не имел того, что считал своим».
А быть может, и ребенок вовсе не от него, а от Риччио…
Дарнли разрыдался, уткнувшись в подушку. Он плакал до тех пор, пока не обессилел и не почувствовал себя опустошенным.
Должно быть, он заснул, потому что, когда попытался открыть глаза, веки слиплись от высохших слез. Он застонал. Почему он полностью одет? Произошло что-то неприятное, что-то ужасное, затаившееся на грани осознания… Что это такое? Оно было таким же огромным и темным, как стог сена, отбрасывавший тень на сжатое поле. Внезапно осознание пришло к нему.
«Твоя жена бросила тебя. Более того, она никогда не любила тебя».