В Воронеже Вадик оказался потому, что в этом городе было легче поступить на вожделенный факультет, чем в Москве. Вадик писал рассказы с неожиданной концовкой, под О. Генри. Сюжет одного из них я помню до сих пор:
«— Послушай, дорогая, — сказал он своей любовнице, лежавшей в постели. — Положи на место пистолет. Он заряжен.
— Откуда он у тебя?
— Приобрел на черном рынке.
— Зачем?
— Чтобы убить свою жену. Тогда мы сможем пожениться.
— И ты сам это сделаешь?
— Нет, это слишком опасно. Я найму киллера.
— А если твоя жена тебя опередит и сама наймет киллера?
— Она на это не способна. Да и кого она может нанять?
— Меня, — сказала любовница и спустила курок».
И мне и ему родители ежемесячно посылали небольшую сумму, что позволяло при скромном образе жизни тянуть от стипендии до стипендии. Общежития мы не получили и снимали какой-то сарай у колоритного алкаша, как потом выяснилось, на той самой улице, где когда-то отбывал ссылку Осип Мандельштам со своей верной подругой. Все шло нормально до тех пор, пока Вадик не влюбился в девушку, работницу ткацкой фабрики. Эта разбитная девица, видавшая виды, была особой глупой и вульгарной, но Вадику она казалась богиней. За десять дней до стипендии Вадик потратил на нее все свои деньги, после чего она исчезла. Вадик остался без копейки, и мне пришлось взять его на иждивение. Вскоре мы оба могли позволить себе лишь несколько чашек чая с ломтиками хлеба в студенческой столовой. Но Вадик не падал духом.
— Старик, — сказал он однажды утром, — я нашел выход. У моего отца хорошее чувство юмора. Если я сумею его рассмешить, он пришлет немного денег, и мы дотянем до стипендии.
И Вадик отправил домой телеграмму следующего содержания:
Через два дня пришла ответная телеграмма, свидетельствующая о том, что у его отца действительно было неплохое чувство юмора:
Натан
У меня был приятель. Звали его Натан. Немолодой уже потрепанный жизнью мизантроп. Жена его бросила. Детей не было. С жизнью его мирил алкоголь. Обычно после двух-трех рюмок он как по мановению волшебной палочки превращался в блистательного собеседника, тонкого эрудита, вдумчивого аналитика. Беседа с ним доставляла истинное наслаждение. Правда, главное заключалось в том, чтобы уйти до того, как волшебство закончится. Помню его любимое изречение: «Если ты мог выпить рюмку и не выпил, то потом пей хоть целые сутки — все равно выпьешь на рюмку меньше».
Склад
В начале семидесятых учился я в Воронежском университете. Была поздняя осень. Деревья в парках уже начали сбрасывать свое убранство, и аллеи покрылись багряными листьями, которые так чудесно шуршат под ногами. Мы уже сдали сессию и решили отметить это дело со студенческим шиком. Собралась компания — я, сочинявший короткие рассказы, которые мне самому очень нравились, два факультетских поэта, считавших себя гениями, работник кондитерской фабрики, писавший эпохальный, по его словам, роман, и еще двое, имен которых я уже не помню. Купили мы восемь бутылок крепленого вина с дивным названием «Солнцедар». Шарахнешь стакан — и словно тебя дубинкой по башке хрястнули. Ну а после второго и третьего стакана шехина тут как тут.
Взяли плавленые сырки — истино русскую закусь, батон и кило сосисек. Блаженствовать начали в парке, но пронизывающий до костей ветер ломал кайф. Работник кондитерской фабрики сказал: «Эх, робята, робята. Веселее надо жить, робята. Но ничего, со мной не пропадете. У меня есть ключ от склада ликеро-водочной стеклотары, где я иногда подрабатываю. Уж там-то ветра нет». Склад этот оказался большим амбаром, в котором ящики с пустыми бутылками от вина и водки громоздились до самого потолка.
Ну, нашли мы там уютное местечко и славно так посидели. Стихи читали, знакомых девиц обсуждали, анекдоты травили. Один из поэтов, кажется, его звали Юра, плохо держал выпивку. Пил быстро и жадно, почти не закусывал. Естественно, он быстро опьянел, улегся где-то среди ящиков и впал в нирвану. Поскольку мы все были в драбадан, то «отряд не заметил потери бойца».