— Как вы меня нашли? — вторично спросил хозяин мансарды, не скрывая своего неудовольствия.
«Что нужно этому господину?» — думал стекольщик Канель. Он с тоской посмотрел на кроватку, где лежал в горячке маленький Эжен.
— Я не искал вас, — успокоил его Бальзак. — Когда-то давно, много лет назад, я жил в этой мансарде, и мне захотелось, понимаете, посмотреть…
Хозяин кивнул головой.
— Ну что ж, это хорошо, когда человек хочет заглянуть в свое прошлое, давайте познакомимся. Моя фамилия Канель. Стекольщик Канель с улицы Ледигьер. Может быть, слышали?
Бальзак протянул ему руку и назвал себя. Стекольщик тоже сел.
— Вы одинокий?
— Да, — подтвердил Канель, — но откуда вы знаете, черт возьми?
— Видно, что здесь нет женщины.
— О, у вас опытный глаз, — ответил Канель, — вы, случайно, не в полиции служите?
— Нет!
Канель недоверчиво покачал головой.
— А впрочем, мне все равно, — признался он. — Меня все равно обманули. Я снова голоден и бос, и сынишка умирает, а лечить не на что. Мне, выходит, все равно, что с королем, что без него.
Он говорил это как бы не для Бальзака, а так, для себя, спокойно, но с большим напряжением.
— Я здесь когда-то жил, — продолжал Бальзак, удивляясь своему эгоизму, не понимая, почему он не откликается на горе стекольщика Канеля. — Отсюда, я думал, можно будет осадить Париж и одолеть его.
«Что он плетет? — подумал Канель. — Уж не сошел ли он с ума?»
— И что же, одолели? — спросил Канель, только чтобы поддержать разговор.
— Нет!
Такое признание, короткое и откровенное, смутило Канеля.
— Послушайте, — спросил он сурово, — а вы не врете? Скажите лучше, что вам надо.
— Я не лгу, — скорбно и тихо сказал Бальзак, — я говорю чистую правду. Здесь я жил, здесь создал иллюзию, и я ошибся, Канель. Я пишу книги, Канель, я написал их уже немало, моя фамилия Бальзак. — И он повторил еще раз, как бы помогая Канелю вспомнить его: — Оноре Бальзак. — Он проглотил приставку «де» впервые в жизни, в первый и последний раз постыдился ее. — Может быть, вы слышали о таком писателе, Канель, а? — спрашивал он с надеждой.
Канель откровенно покачал головой.
— К сожалению, нет! — В эту минуту он жалел Бальзака. — Я едва умею читать, — пояснил стекольщик, — и вы не обижайтесь на меня, простите меня, мое грубое поведение.
Заросшее, усатое лицо стекольщика осветилось теплой улыбкой, он растерянно потирал большие заскорузлые руки.
И вот они сидят вдвоем, прежний и нынешний обитатели мансарды дома № 9 по улице Ледигьер. Сухой шорох ветра слышен за окнами. Там вьется дым из трубы соседнего дома. Где-то под окном, верно, на крыше, воркуют голуби.
В постели, разметав ручки, лежит больной ребенок. Тишина мансарды как натянутая басовая струна… Кажется, стоит нечаянно тронуть ее, и она оборвется. Как жаль, что Канель не читал его книг!
На следующий день Франсуа приносит в мансарду дома № 9 на улице Ледигьер пятьсот франков и четыре книжки. Он кладет их на стол перед Канелем. Стекольщик оставляет у себя книги, а деньги возвращает Франсуа. Деньги уже не нужны. Эжен не нуждается больше в лекарствах. На рассвете отец схоронил его.
Канель долго рассматривает книги.
«Кузен Понс», «Отец Горио», — читает он заголовки на обложках, — «Евгения Гранде», «Утраченные иллюзии».
Он, стекольщик Канель, смотрит в окно затуманенными увлажненными глазами. На ресницах у него слезы.
Глава шестнадцатая. СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА
Быть может, это было написано в тот самый день, когда он получил письмо от Ганской, а может быть, и позже. Одно вероятно — он написал эти слова, подавляя удивительное волнение, и возможно, что именно оно, это неожиданное волнение, заставило его оглянуться на прошлое, увидеть себя в мансарде на улице Ледигьер и вновь вмешаться в сложные отношения папаши Горио с его дочерьми. Так или иначе, но важнее всего было то, что среди заметок на страницах большой книги в сафьяновом переплете появились такие фразы:
«…Далекая корчма на пустынной дороге. Странные обитатели ее. Тот, кто вырвал из сердца отца его единственное дитя, — преступник. Может ли современное общество, то общество, которое гордится своими железными законами, мириться с таким преступлением? К чему спрашивать об этом? Оно оправдает преступника и столкнет в бездну справедливость. Не станет ли история старого корчмаря, его дочери, сиятельного графа и некоторых других источником для пополнения галереи участников „Человеческой комедии“?»