Кароль Ганский, точно преодолев преграду, вплотную приблизился к толпе.
— Плохо готовитесь, холера вас побери! — закричал он вне себя, словно ему возражали и не давали говорить спокойно. — Молчать, быдло, не шевелиться!
Мавродий, стоявший ближе всех, задрожал.
Кароль видел, как мелко дрожали руки мужика. Он проглотил слюну и закричал:
— Я вам покажу, свиньи! А ты чего разбойником насупился? — крикнул он вдруг Василю.
— Не кричите, — тихо промолвил Василь и почувствовал, как побледнел, как неожиданно напряглось все тело.
— Что ты сказал, холоп? — взвизгнул управитель и протиснулся к нему.
Мужики окружили их. Мавродий растерянно взглянул на крестьян, испуганно протянул руки к управителю:
— Не слушайте его, ваша милость, молод еще он, глуп…
— Молчи! — обрезал Мавродия управитель. — Как ты, сволота, осмелился заговорить? — обратился он к Василю, крепче сжимая за спиной нагайку. — Молчишь? А, так!..
И, уже выхватив из-за спины нагайку, пан Кароль мгновенно понял, что этого не следовало делать. Но было поздно. Нагайка со свистом рассекла воздух и тяжелым оловянным наконечником упала на щеку Василя. Тот пошатнулся от боли. Но не крикнул, не вытер крови, побежавшей тонкой струйкой по подбородку. Он раскрыл широко рот, глотнул воздух и со всего размаха всадил вилы в грудь управителя.
Дикий крик огласил степь. Управитель, растопырив пальцы, пытался схватиться за вилы, но упал навзничь и, пригвожденный к земле, налитыми кровью потухающими глазами искал чего-то в синем небе. Василь склонился над ним бледный, без шапки. И те, кто стоял близко, услышали:
— Вот тебе за людей, палач!
Мавродий подбежал к нему. Дрожал, как в лихорадке. Толкал в спину:
— Беги скорей, Василь!
Он надел на него шапку и все приговаривал:
— Беги, Василь, беги!
Но Василь не торопился. Он задумчиво уставился в пространство, словно вспоминая что-то, и все еще держал в руках кривое, недавно обструганное древко вил. Он не глядел больше на землю, где в корчах кончался ненавистный управитель, не слушал, что ему говорил Мавродий. Он не видел никого, и ничто не интересовало его в это мгновение. Там, за далекой гранью заката, он видел стройную девушку с грустными глазами, и только она звала и влекла его.
Наконец он встрепенулся, словно пробуждаясь от тяжелого сна, выпустил из рук вилы и огляделся. И, только встретясь с испуганными взглядами мужиков, понял все.
— Конец неволе моей! — тихо молвил Василь и неведомо зачем застегнул свитку. Он обвел знакомые лица горестным взглядом и скорбно заговорил: — Деду Мусию… — и не кончил.
Но все поняли его, а Мавродий скороговоркой забормотал:
— Все скажем. Все.
Что-то оборвалось в груди Василя. Он тронул рукой распоротую щеку, впервые по-настоящему ощутив боль,
— Марина… — роняли его губы, и Мавродий заверил:
— Скажем, Василь, скажем! Живее беги!
— Прощайте, — тихо сказал Василь и неторопливо пошел прочь. Вскоре он скрылся в чаще леса.
Глава восемнадцатая. ИСКУПЛЕНИЕ
Он прошел уже немалый путь и немало бед познал на пути своем. Горе громоздилось над ним тучами. Тучи были тяжелые, свинцовые. Они заслоняли солнце.
Дней для него не существовало. Одни только ночи оживляли его. С трепетом в растревоженной душе ждал он сумерек, и, когда ночь сходила на землю, для него начиналась жизнь.
Алели калиновые кусты при дорогах. Густая серая пыль лежала на степной траве. Износились убогие лапти, и он давно уже шагал босиком, топтал расцарапанными ногами лесные тропки, окольные дорожки близ пыльных больших трактов.
И не знал Василь, сколько еще придется ему колесить по земле. Какая доля притаилась за голубым горизонтом, подстерегая его?
То представлялась она ему, эта доля, грустной матерью с васильковым венком на седой голове. Вот только дойти до этого горизонта, очутиться за этими дрожащими в мареве хребтами — мать примет его, измученного и гонимого, в свои объятия, приголубит и утешит.
А порой ему думалось, что там, за горизонтом, ждет его прихода злобная колдунья. Она схватит его крючковатыми пальцами, вцепится и не выпустит, пока не явятся жандармы.
Василь не считал, сколько дней прошло. Он жил без счета, сознавая только тяжесть своего хлопотливого и беспросветного бытия.
Он пробирался украдкой от села к селу, от хутора к хутору, днем прятался либо спал в чаще леса. Ему снились фантастические, страшные сны. Просыпался в холодном поту, вырываясь из рук жандармов, спасая свою жизнь.