…Идет август. Дрожит прозрачное марево. Над дорогами Российской империи клубится пыль. Полосатые шлагбаумы перерезают людные тракты. Мчатся запыленные фельдъегерские возки. Молчаливые курьеры собственной его императорского величества канцелярии везут в кожаных сумках тайные предписания. Мимо проплывают шатры лесов, пшеничные нивы, и повсюду на них тысячи, десятки тысяч душ.
Стоит августовская жара. В канцелярии шефа жандармов тоже не прохладно. Угодливый писарь в чине жандармского офицера под фразой, написанной царем, старательно добавляет: „Собственной его императорского величества рукою начертано: „Да, но со строгим надзором““. Писарь подает всеподданнейший доклад высшему начальству, оно долго, вытаращив глаза, рассматривает монарший росчерк и, торжественно вытянувшись в кресле, как надлежит в такую минуту, взволнованно подписывает под словами писаря: „генерал-лейтенант Дубельт“».
А писарь, писавший слова, подтверждающие императорскую волю, так и останется инкогнито. Всеподданнейший доклад прячут в мягкую зеленую папку, на папке начертано: «Собственной его императорского величества канцелярии отделение III, экспедиция — 3, № 443». Ниже номера чиновник-инкогнито выводит слово за словом, косыми буквами:
«По ходатайству французского литератора де Бальзака о дозволении ему вернуться из Парижа в Киев и о дозволении помещице Киевской губернии Ганской вступить с ним в брак».
…В жизни он усвоил одну aксиому. На смену страданиям должна прийти радость. Надолго ли? Теперь это его не занимает.
Радость пришла однажды утром в виде письма от шефа жандармов Российской империи графа Орлова. Буквы прыгали перед глазами Бальзака. Он ничего не видел. Одно слово заслонило для него весь мир.
— Дозволяется! Боже мой, дозволяется! — Он забыл усталость и отчаяние. Сжал в объятиях Франсуа, опрокинул чернила, разбил старинную фарфоровую вазу. И все из-за этого слова: «дозволяется». Это слово даже оттеснило тревогу, порожденную молчанием Эвелины. Подсознательное чутье подсказывало: теперь и от нее будет письмо.
Так и случилось. Пришло письмо. От него веяло душевностью, но и рассудительности в нем было довольно. Бальзак велел Франсуа отнести на чердак корзины с рукописями. Вспомнил об акциях (своих и Эвелины) и бросился на биржу. Он написал письма: Эвелине, графу Орлову, начальнику радзивилловской таможни Гаккелю. Бальзак готовился в путь.
Глава двадцатая. ДОРОГА
Снова на пути его лежал Бердичев. Мрачные стены монастыря кармелитов. Кривые улицы с низенькими покосившимися домиками. Большие площади, заполненные разным людом.
А впрочем, чем дальше отъезжал Бальзак от Парижа, тем больше сожалел, что покинул его. Как и в былые дни, Париж представляется ему диким, нелепым средоточием движения машин и идей, городом ста тысяч романов. Париж — это было существо капризное и прихотливое, и каждый человек, каждый дом становились частью плоти этой великой куртизанки.
Но — путь длился. И Париж оставался за тридевять земель. И так бывало с ним всегда: дорога рождала грустные мысли. На почтовых станциях меняли лошадей. Он даже не успевал запомнить лица чиновников. Снова перед глазами расстилалась степь, в стороны отползали села, на высоких плато, в окружении лесов, белели дворянские поместья. Под колесами расстилался древний гетманский тракт. И могучие старые липы устилали его золотом листопада, кряхтели, помахивая густыми ветвями, словно жаловались кому-то в степи. Солнце было осеннее. Холодное, равнодушное. На скошенном поле в бурьянах шалил ветер. Бальзак сидел в карете молча, стараясь возобновить в памяти прошлогодний приезд. Но не удавалось. Другие мысли занимали его. И вот возник в степи Бердичев, шумный, беспечный город, и снова почтовый двор, вежливые чиновники, а на площади торговцы в черных долгополых сюртуках и ермолках. Бальзак стоял на крыльце, любуясь картиной незнакомой жизни, а тем временем на конюшне запрягали в старенькую почтовую карету свежих лошадей.
Банкир Исаак Гальперин вырос перед глазами Бальзака, как привидение. Он стоял на две ступеньки ниже и кланялся. Бальзак протянул ему руку. Исаак Гальперин поднялся выше. Он, как приличествует радушному хозяину, церемонно приветствовал гостя. Он напомнил прошлую осень и встречу в корчме. Правда, теперь такая встреча была бы излишней, ведь господин Бальзак почти уже русский, он хорошо знает Украину и не нуждается в переводчиках. И все же Исаак Гальперин отваживается напомнить, что всегда готов к услугам.