В эти дни довелось пережить другую беду. Она больно язвила измученное сердце, он попробовал бороться, но пал сраженный. Новый управитель доложил пани Ганской:
— Ваш лакей Леон разрешил себе говорить о вашей светлости такие вещи, каких я и повторить не могу…
— Что же именно?
Бальзак, присутствовавший при этом разговоре, удивился. Надо ли спрашивать? Мало ли что скажет управитель. По нему видно, что он может и солгать. Эта лисья мордочка и мышиные глазки не вызывают доверия. Но вместо того, чтобы выгнать его, Эвелина снова спросила:
— Что же именно, пан управитель?
— Он сказал, что у вас нет сердца, — заторопился управитель. — Он назвал вас, о, я не смею, ясновельможная пани, нет, не смею…
— Да говорите же! — раздраженно крикнула Эвелина.
Управитель побледнел. Переступая с ноги на ногу, он попятился к двери, но решился и, остановясь у порога, сказал:
— Он назвал вас, ваша светлость, сукой… И сказал… — управитель запинался, — сказал, что… что надо сжечь вас живьем, что вы погубили крепостных, вы…
— Довольно, — теряя самообладание, закричал Бальзак, — довольно!
— Молчите, мсье! — строго обратилась к нему Эвелина. — Ступайте, пан управитель, я скажу позднее, как поступить с этим холопом.
Управитель исчез, как дурной сон.
…А дальше все произошло согласно распоряжению пани Ганской. И хотя не все в рассказе плута-управителя, лезшего из кожи в стремлении выслужиться перед графиней, было правдою, Леон перестал быть Леоном и снова стал Левком.
— Что вы решили с ним сделать? — спросил вечером Бальзак.
— Оноре, не вмешивайтесь в мои дела, пусть судьба моих крепостных вас не заботит.
— Как вы можете, Ева, как вы можете так говорить?
Эвелина долго молча пила кофе. Она презрительно взглянула на Бальзака и спокойными шагами, высоко держа голову, вышла из столовой. Ее прямые плечи под собольим мехом палантина, казалось, не могли не ощутить на себе взгляд Бальзака, исполненный гневного осуждения. Но это только казалось ему. И, в конце концов, это ничего не решало в судьбе Леона. Левка выпороли плетьми на конюшне и, связав руки за спиной, бросили на грязную солому в старый коровник.
— Отлежится, — бросил управитель, — и дорога ему в Бердичев. Забреют лоб, а там научится почитать свою милостивую пани…
За стенами коровника неистовствовал ветер. Левко глотал собственную кровь, стонал и просил смерти.
Он знал: все могло быть по-другому. Как? О, в мечтах все происходило, как в сказке. Нехама была жива. Ее никто не мог обесчестить и сгубить, ибо рядом с нею был он, Левко, именно Левко, а не Леон. И жив был счастливый названый брат его, верный Василь, и никто не мог обидеть Марину, жену Василя. Счастливо жил дед Мусий. И над хатами Верховни весело светило солнце, на полях ветер раскачивал хлеба, не свистели нагайками над головами крестьян панские гайдуки, и не было больше крепостных, а были люди, и никто не мог выменять красавицу девушку на гончего пса или безнаказанно забрить лоб славному парню, отдать его в солдаты. Какая это была безоблачная, радостная и счастливая жизнь!
Левко лежал на спине. Никто не мешал ему мечтать, и мечты его были необычайно легки, они взмывали на крыльях выше облаков и устремлялись в неведомое. Но хватило их ненадолго. Скоро настала пора возвращаться им на землю. Низринутые с небес, они больно ударились грудью о прогнивший пол коровника и сломали свои крылья. Левко открыл глаза. Неужто это не сон? Над ним с фонарем в руке склонился Бальзак. Левко хотел что-то сказать, но у него отнялся язык. В этот миг он ощутил нестерпимый холод, стужа была такая, что стучали зубы. Он застонал и услышал голос, донесшийся с порога:
— Пойдемте отсюда, барин…
Это был голос Жегмонта.
— Леон, — окликнул Бальзак, наклоняясь ниже и освещая фонарем фигуру на соломе. — Ты слышишь меня, Леон?
— Слышу… мсье… — едва процедил сквозь зубы дрожащим голосом Левко и потерял сознание.
Когда он очнулся, возле никого не было. «Верно, то был сон», — подумал Левко.
— Очнулся, — донесся голос старого конюха Свирида Чекаленка. Он рассказал, как среди ночи чудак француз постучался в окно. Вместе с дворецким они внесли Левка в сторожку. Долго возился с больным этот странный барин. Где это видано? Свирид разводил руками. Деньги оставил. Сказал, поговорит с пани, пусть, мол, Левко не боится.
Левко не боялся. Он внимательно выслушал Свирида. Чего было бояться? Хуже не будет.
— И дернул же тебя черт за язык, — корил его Свирид, — надо было тебе болтать… Смолчал бы перед управителем. Не убыло бы у Марины…