Выбрать главу

— Неужели это я? — шепчет Бальзак.

— Конечно, ты, — шевелит в ответ пересохшими губами чуть смущенный вопросом господин в золотой раме. — Ты, ты, мой почтенный друг.

Пораженный тем, что он увидел в зеркале, Бальзак в тоске выходит из комнаты. Он поднимается в свой кабинет и бездумно перелистывает чистые, нетронутые стопы бумаги. Тревожные думы грызут его. И в чем обрести утешение? Впрочем, он решается в этот вечер написать своему далекому другу Зюльме Карро в Париж: «У меня не было ни счастливой юности, ни цветущей весны, но у меня будет самое солнечное лето и самая теплая осень». Он пишет эти слова и понимает, что это ложь, химера. Не будет уже у него ни лета, ни осени.

Весенние дни сменялись один за другим. На лугах уже разостлался ковер нежных трав и уже славно пригревало апрельское солнце, когда в двадцать пятый день месяца Бальзак и Ганская оставили Верховню. Путь их лежал на Париж, через Броды, Краков, Бреславль, Берлин, Франкфурт.

Поездка была не очень веселая, не таким должно быть свадебное путешествие. Оно длилось почти месяц. Пришлось задержаться в Кракове, ибо снова начались боли в сердце. Отдохнув, двинулись дальше, но во Франкфурте снова осели на несколько дней. Лишь двадцать седьмого мая они прибыли в Париж.

И страшнее всего было то, что, въезжая в Париж, он, как и на обратном пути из Бердичева после венчания, ощутил в сердце непреодолимую, ужасающую усталость. Она нагнала его здесь, а он-то верил, что избавится от нее, как только попадет в спасительную атмосферу Парижа. Он с надеждой опустил окно кареты и жадно вдохнул парижский воздух, но этот воздух был сухим и горьковатым на вкус, от него защекотало в горле, и Бальзак утомленно закрыл глаза. Он был равнодушен ко всему.

Эпилог. РАЗВЕ ВЫ НЕ ЗАВИДУЕТЕ ЕМУ?

Вечером 18 августа 1850 года человек в серой накидке, с букетом цветов, остановился у резной дубовой двери дома № 12 по улице Фортюне.

Серебристый месяц взошел на облачном небе и залил холодным сиянием весь квартал. Человек отер вспотевший лоб и посмотрел вверх. Лунный свет упал на его лицо. Оно было замкнутое и печальное. Склонясь к цветам, человек вдохнул пьянящий, одурманивающий запах чудесных левкоев.

Потом он позвонил. Ждал, прислушиваясь к суете за дверью. Однако на звонок никто не вышел. Тогда он дернул шнур вторично. Чья-то рука откинула задвижку, дверь открылась, навстречу позднему гостю вышла служанка со свечой.

— Что вам угодно, сударь? — спросила она охрипшим голосом, глотая слезы. Они сбегали ручейками по щекам, и рот женщины болезненно кривился.

— Я Виктор Гюго, — вежливо произнес посетитель, все еще не переступая порога. — Будьте добры, проводите меня к мсье.

— Прошу, прошу вас. — Служанка заторопилась, поднимая свечу высоко над головой и показывая дорогу гостю.

Гюго перешагнул порог. Служанка провела его в хорошо знакомый ему зал на первом этаже. Она притворила за ним двери, и он остался в одиночестве. Взгляд его приковал огромный мраморный бюст хозяина дома работы Давида Анжерского. Мраморная громада поблескивала на консоли продымленного камина.

Сколько раз ни рассматривал Гюго этот бюст, всегда он находил в нем что-то новое. Верно, теперь он мало похож на оригинал. Невеселые мысли прервала горничная, появившаяся на пороге. Вся в белом, она казалась бы привидением, если бы не заговорила.

— Мсье хочет видеть больного? Мне сказала служанка.

Гюго поклонился и тихо ответил:

— Да.

— Хорошо. Через несколько минут можно будет пройти к нему.

Горничная расплакалась. Он стоял с левкоями в руках, растерянный, не зная, как успокоить эту женщину.

— Он умирает. Мадам ушла к себе. Врачи еще вчера потеряли всякую надежду. У него рана на левой ноге. Антонов огонь.

Горничная говорила это тихо, словно шептала слова молитвы, сквозь речь прорывались рыдания.

— Врачи, мсье, не знают, что делать. Они говорят, что у него какая-то жировая водянка, кожа и мышцы настолько пропитались жиром, что не поддаются проколу. А началось с пустяка. Месяц назад, ложась спать, мсье зацепился за ножку кресла. Кожа прорвалась, и вода вытекла. Врачи говорили: «Удивительно!» Это их поразило. С тех пор они стали делать ему проколы. На ноге образовалась язва. Доктор Ру оперировал мсье. Вчера сняли повязку. Рана, вместо того чтобы зажить, стала красной, сухой и воспаленной. Тогда врачи сказали: «Он погиб», — и больше не приходили. Мы вызвали еще четырех, все они ответили, что помочь ничем нельзя. Прошлой ночью ему было очень плохо. С девяти утра мсье ничего не говорит. Мадам вызвала кюре. Он причастил мсье. С одиннадцати часов он только хрипит. Он не переживет этой ночи. Если хотите, я позову мсье Сюрвиля, он еще не ложился спать.