Завтракали, сидя tete-a-tete, как добрые знакомые. Текла непринужденная, обычная беседа. Лакей Леон стоял в дверях, молча следил за каждым движением. В нужную минуту появлялся за спиной, ловко клал на тарелку новое блюдо, подсовывал салфетку и, выполнив свою обязанность, снова вырастал в дверях, молчаливый и внимательный.
Бальзак слушал Еву и быстро, большими глотками пил кофе. Мысли текли сами собой. Остается только закончить «Мачеху», выправить корректуру «Кузена Понса», письмо Госслену, прочитать статьи в «Эко де Пари». Интересно, что говорят о нем эти ловкие писаки. Он раскатисто захохотал, затрясся всем телом, раскинул широко руки, оперся ими на стол, и в унисон его смеху зазвенела посуда. Эвелина насупила брови, Леон у дверей только повел носом. Чего барин вдруг захохотал? А впрочем, разве догадаешься?
— Что с вами, Оноре?
— Вспомнил! Вспомнил, дорогая Ева!
Бальзак захлебнулся, испуганно взглянул на Леона. Незаметно подмигнул ему, как сообщнику. Посторонние не должны были слушать интимные слова. Эвелина кивнула головой. Леон исчез за дверьми.
— Вы не можете без ваших выдумок, Оноре! — погрозила ему пальцем Ева.
— Простите, но я вспомнил… — смех все еще не давал ему говорить, — я вспомнил ловких журналистов из «Эко де Пари». В прошлом году они писали, что я прожектер и мошенник. Это после книги «Невзгоды супружеской жизни». Что они пишут теперь? Интересно. У меня есть эти газеты, но я не успел еще прочитать…
— Не знаю, что они там писали, Оноре, но я тоже недовольна этой книгой. Там столько цинизма, кощунства, преступлений против морали и религии! Я прочитала, и ты упал в моих глазах. Брак для тебя торговая сделка. Купля и продажа. Разве продают сердца, чувства? А измена? Измену ты оправдываешь! Нельзя по-торгашески смотреть на брак и семью.
Улыбка исчезла с его губ. Он сжал пальцами тугую накрахмаленную салфетку. Дергалась верхняя губа, и резкое слово могло каждый миг сорваться с языка. «По-торгашески» — на что она намекает? Бальзак ощутил странную горечь и ту же пустоту вокруг, какая мерещилась ему еще на рассвете. А разве ее жизнь, ее поведение?.. Он хотел это сказать, но не отважился. Проглотил горечь, пальцы обмякли, он отпустил салфетку.
Точно ничего не случилось, Эвелина предложила:
— А теперь, Оноре, я хочу показать вам свое имение. До приезда нотариуса в нашем распоряжении несколько часов. Мы успеем многое осмотреть. Идите на террасу, я тотчас выйду.
Он вежливо пропустил ее в дверях. Задержался на несколько минут, разглядывая гравюру на стене. На пожелтевшей от времени бумаге мчался через мост император Наполеон I, слева сдерживал резвого коня маршал Ней, а позади белоснежный скакун нес мамелюка. Мост на противоположной стороне был уже разрушен. Столбы густого черного дыма поднимались в небо, надвигался лес штыков русской армии. Наполеон смотрел на тот берег, где грозно сверкали русские штыки.
«Переправа через Березину», — прочитал Бальзак. «Вернее — бегство», — подумал он и переступил порог.
У террасы уже ждал чудесный экипаж: черное лакированное ландо, запряженное парой породистых вороных лошадей. Бальзак оперся рукой на колонну. Холодный мрамор привел мысли в равновесие. Где-то еще блуждала тревога, в глубине души метался гнев, но глаза уже ловили иное и зорко отмечали, оставляя в памяти четкие, выразительные оттиски. Таков он был всегда. И он хорошо знал это.
Он не успел оглянуться, как вышла Ева. За спиной вырос безмолвный Леон. Подал шляпу и палку. Поддерживая Эвелину под локоть, Бальзак провел ее к экипажу. Помог сесть и сел сам, едва умещаясь на мягком глубоком сиденье.
Леон махнул рукой, и кучер натянул вожжи. Ландо покатилось, мягко покачиваясь. Тень от экипажа, длинная и расплывчатая, передвигалась между деревьями по желтеющей траве. На колени Эвелины упал сухой листок. Бальзак взял его, осторожно подержал на ладони. Растер в руке и бросил. Порывистый ветер подхватил и понес клочки. Эвелина только улыбнулась. Бальзак пожал ей руку.
О недавней ссоре свидетельствовала лишь смятая салфетка на столе в столовой.
Светил им в пути Волосожар [1], слали свое холодное сияние полная луна и далекие мерцающие звезды, а Чумацкий Воз [2] показывал дорогу на запад; над безлюдным простором степи глубоко и тяжко дышала осень. И так каждый год пересекали они эту степь, с юга на запад, с берегов Крыма в Верховню. Их было немного— двадцать чумаков. Младшему из них, Василию Манжуре, едва пошел девятнадцатый. Весельчак парень, стройный, высокий, овеянный терпкими ветрами бескрайней степи, Словно воронье крыло, спадала чуприна на высокий лоб, взор светился прямотой и отвагой.