— Молчи! — Она не все поняла, но чутьем уловила манящую тревогу в его словах. — Молчи! Завтра об эту пору приходи, я буду тут ждать. — И пошла от него по заросшей дорожке, а ветки кустов цеплялись за ее юбку, словно не хотели выпускать ее.
Василь смотрел вслед, пока белый платочек Марины не мелькнул в последний раз между деревьями.
…У самого оврага навстречу ветрам и невзгодам, в далекую степь разбегались, щуря подслеповатые окошки, верховненские белостенные хатки, среди стройных осокорей и тополей высился над черными стрехами церковный купол. Над крайней, крытой дранью, хаткой у дороги виднелось пустое гнездо аиста. Прозрачная, едва заметная струйка дыма поднималась над крышей. Василь занес ногу над перелазом и так застыл на мгновение, устремив взгляд на темный шатер леса за селом.
По траве, взбитое ветром, катилось к опушке облачко пыли. Василь шагнул через перелаз и вошел в хату. Деда Мусия не было ни на лавке, ни на печи. Никого не было и в чулане. Куда это дед пропал? Василь вышел из хаты. Через тын поздоровался с ним сосед Мавродий.
— Деда ищешь? Во дворец его с бандурой вызвали, потешать кого-то. В самый дворец, вот как…
Василь промолчал. Мавродий закашлялся, нагнувшись до самой земли, ловил растопыренными пальцами воздух. Потом подошел поближе к тыну, оперся на него драными локтями, понизив голос, сказал:
— Говорят, пани наша за море едет. Не слыхал?
— Не слыхал, дяденька, — нехотя отозвался Василь.
— А ты бы поспрошал у Марины, ты ж…
— Будет вам, дяденька. — Василь отошел от тына.
А Мавродий долго еще стоял, задумчиво глядя на соседскую хату. Уже и сумерки легли на село, небо посинело, где-то на другом конце улицы мычали коровы и лаяли собаки. Мавродий все стоял у тына в тяжелой непреодолимой задумчивости. Вздрогнул, только когда над господским парком оглушительно лопнули одна за другой несколько ракет и в высокой синеве заискрились чудесным узором огненные росчерки. Треск не прекращался, небо над дворцом переливалось и пенилось сияющими узорами, и верховненские крепостные долго наблюдали из своих дворов эту удивительную панскую потеху.
Во дворце было весело. Проездом в Броды к Ганской заехал князь Конецпольский с женой и сестрой. В честь высоких гостей графиня устроила ужин. Дворецкий Жегмонт со слугами занимался фейерверком. Из окна флигеля смотрел на игру огня управитель Кароль. Его к ужину не пригласили.
Большой зал, ярко освещенный высокими канделябрами и карсельскими лампами, отливал золотом. Князь Конецпольский прохаживался об руку с Бальзаком вдоль стены, украшенной портретами Ржевусских и Ганских. Дамы — жена и сестра князя — говорили с Эвелиной. Она жаловалась:
— Только траур по покойному мужу удерживает меня здесь, в Верховне, как в монастыре. Благодарение богу, господин Бальзак развлек меня, но и он все работает, пишет. Понимаете, с утра до утра, круглые сутки. Я едва смогла убедить его съездить в Киев, чтобы немного отдохнуть. — И, понимая значение своих слов, как бы между прочим добавила — Губернатор Фундуклей прислал ему письмо, очень просит приехать посмотреть Киев, познакомиться с поклонниками его таланта.
Красивая и своенравная княгиня Зося Конедпольская с большим интересом слушала Эвелину и кое в чем завидовала ей. Что и говорить, Эвелине везло. Бальзак, правда, не обладал блестящей внешностью, но слава, имя, романтика… Княгиня от зависти даже топнула ножкой, обутой в маленькую, шитую золотом туфельку, и ударила перстнем о поручень кресла. Худая и некрасивая сестра князя княжна Данута сидела в кресле, выпятив плоский бюст. Она чувствовала себя дурно в таком обществе. Ни Бальзак, ни Ева не интересовали ее. Она смотрела, не мигая, в дальнюю нишу, где стоял белый мраморный бюст Венцеслава Ганского, которого она знала лично, с которым была более чем просто знакома. Кто знает, не будь этой красивой Ржевусской, может быть, Данута не осталась бы старой девой.
Княгиня Зося, незаметно склонившись к Эвелине, шепотом спросила:
— Говорят, ты выходишь замуж за Бальзака?
Эвелина удивленно посмотрела на нее.
— Что ты? Мало ли что выдумывают! Нет.
Княгиня готова была поверить, но тогда… что тогда, она не успела подумать. Бальзак и ее муж остановились перед дамами. Они присели, и Бальзаку пришлось развлекать княжну и княгиню, пока Конецпольский не без удовольствия беседовал с Эвелиной. Разговор полился весело и непринужденно, и скоро Бальзак завладел вниманием небольшого общества. Красочно и страстно рассказывал он о парижских салонах, об их блеске и пышности, но когда, незаметно для себя, заговорил о своей работе и увлекся еще больше, первоначального внимания уже не было. Гости слушали только из вежливости. Эвелина нервно кусала губы. Бальзак поймал ее взгляд и понял. Усмехнувшись, он прервал рассказ. Эвелина дернула сонетку.