— А горькая редька еще не созрела?
— Как только наступит гекатомбэон,[40]будет тебе и редька, — серьезно ответила Клитагора, тут же, в свою очередь, не удержавшись от подначки: — А мастики перистолистной тебе не хочется?
— Был бы козлом — не отказался, — усмехнулся Сострат. — Знаешь, что я придумал, покуда умывался? Отнесу-ка я в город нашу чернофигурную вазу. Или в заклад отдам, или вообще продам.
— Жаль. Это единственная наша ценность. Без нее дом опустеет.
— Думаю, пять-шесть декадрахм за нее дадут. Это ведь очень старинная ваза. Отец говорил, что ее расписал какой-то знаменитый родосский живописец. Прадед, когда ее приобрел, отдал взрослую овцу и два медимна[41]отборной пшеницы. По тем временам это было немало. А сейчас ее стоимость возросла многократно. Ну-ка, принеси вазу.
Бережно протерев вазу мягкой ветошью и напоследок сдунув с нее последние пылинки, Клитагора осторожно поставила ее перед Состратом. Он еще раз вгляделся в тонкий изысканный рисунок — художник изобразил Сарпедона, тело которого благоговейно несли по воздуху Сон и Смерть. Кто таков Сарпедон, Сострат знал — ликийский царь, его Европа родила от Зевса, и приходился он братом царю Крита Миносу и Радаманту, судье в Аиде.[42]Храбреца и героя Сарпедона, верного союзника троянцев, убил под Троей доблестный Патрокл, сын Менетия, друг богоподобного Ахиллеса.
Ваза двуручная, понизу опоясана меандром.[43]Ободок тоже украшает замысловатый орнамент; несмотря на почтенный возраст, на то, что в роду Сострата переходила из рук в руки, цела-целехонька — ни трещинки, ни царапинки, ни щербинки. У Сострата даже заболело сердце: продав редкостную вазу, завещанную ему предками, он словно бы совершит тяжкий грех предательства. Но что делать, если ремесло не дает ему средств на пропитание. И Клитагора прекрасно поняла, что сейчас делается в его душе. Помолчав, она вздохнула и спросила:
— Объясни, Сострат, почему все-таки твой промысел не приносит никакого дохода? Ведь ты отменный мастер. Сандалии, которые ты плетешь, удобны, прочны и красивы, хотя ты и не покрываешь их позолотой и не украшаешь драгоценными камнями.
— Неужели собственным умом не можешь постигнуть, отчего мой товар раскупается плохо, а сандалии, сделанные в мастерской Асконда, который живет кварталом ниже, раскупаются в мгновение ока? И не потому, что его изделия лучше моих. Просто они стоят дешевле, а кто откажется сэкономить десять-пятнадцать оболов? Кожу он берет по той же цене, что и я, но его сандалии плетут двенадцать рабов, которых он обязан накормить и худо-бедно одеть да обуть. Много ли надобно «телам»? А выжимать из них соки Асконд умеет. Поставь я такую же цену, как он, выручка не покроет даже половину расходов на ту же кожу. Семья наша не только помрет с голоду, но еще раньше потеряет даже кров над головой и распростится с последним котелком. Одна лишь радость: я — свободный афинский гражданин. Толку с этого…
Бережно завернув родосскую вазу в старую, в бесчисленных дырках хлену[44]жены, Сострат пристроил ее в маленькую, плетенную из ивовых прутьев корзинку. Потом запряг солового жеребца в легкую повозку и отправился на агору с одной-единственной, неотвязной, как овод, мыслью в голове: чихнет ли ему сегодня удача?[45]Клитагора посмотрела ему вслед и отправилась поливать свой маленький каменистый огород.
Вернулся Сострат почти под вечер — возбужденный и, пожалуй, счастливый. Едва соскочив с повозки, протянул Клитагоре несколько обновок — мягкую и пушистую хлену из шерсти, темно-красный, из добротного полотна, хитон, маленький серебряный перстенек с камешком и медную пряжку для волос. Детям вручил мешочек с фисташками и сладости. Потом уж занес в дом две увесистых жирных бараньих ляжки, добрую головку овечьего сыра, десяток крупных вяленых рыб, глиняный горшок с солеными оливками и пять хлебных лепешек.
— Неужели потратил все деньги? — ужаснулась Клитагора.
— Да нет, кое-что осталось. Представь, удача чихнула мне прямо в лицо. Я даже не успел утереться, как нашлось сразу несколько покупателей. Конечно, я отдал предпочтение тому, кто предложил больше денег.
— Ты хоть запомнил его имя?
— Да. Некто Фукидид[46], сын Олора. Он еще молод, но, сдается мне, когда-нибудь о нем заговорит вся Эллада.
— А почему ты так решил? — изумилась Клитагора.
— Сам не знаю. Глаза у него очень умные. Это, несомненно, благородный и решительный человек.
Этой ночью Клитагора, тронутая подарками и тем, что в доме появилось хоть некоторое подобие достатка, была очень ласкова к мужу. Она безоговорочно и в охотку выполняла все его любовные прихоти. Вдоволь испив нектара телесных утех, они наконец-то угомонились. Уже смыкая вежды, Сострат услышал, как из уст жены страстно, с мольбой излетело:
46
Будущий полководец, историк, автор знаменитой «Истории», посвященной событиям Пелопоннесской войны.