– Это неизвестно, – снова улыбнулся Сивыч. – Мало ли что может людей связывать, а вдруг они друзья детства, земляки, да мало ли чего.
– Может быть, конечно, – сказала Галя. – Но этот не был из самых богатых. Да и машина у него не та.
– Машина?
– Ну да, новая девятка, темно-серая.
– Цвет «мокрый асфальт», это сейчас последний писк, – вставил Сережа.
– А почему вы так уверены, что это была его машина?
Сивыч не очень доверял свидетельским показаниям.
Сколько раз случалось, что свидетели вступали в жаркий спор, в какой автомобиль сели убийцы – в красный «Москвич» или в темно-синюю «Таврию», а на поверку выходило, что это были «Жигули» вовсе какого-нибудь зеленого цвета.
Практика показывала, что иногда людям кажется, что они отчетливо видят картину преступления или происшествия, а на самом деле запоминают искаженный образ, возникший в их собственном воображении. Тем более Галя, по ее словам, лишь мельком взглянула в сторону Карапетяна и его знакомого. Когда же она успела не только рассмотреть, как они были одеты, но и заключить, что они приехали к метро на машине, да еще утверждать, что она принадлежит знакомому Карапетяна.
– Может быть, это была машина самого Гамлета,– предположил Бояркин, полностью разделявший сомнения своего начальника. – Да они могли просто на метро приехать или пешком прийти.
– Выход из «Мясницкой» давно закрыт, с тех пор как там обрушился козырек, вот уже около двух лет, – ответила Галя.
– Долгострой, – развел руками Сережа.
– Этот знакомый Гамика все время играл автомобильными ключами, знаете такую манеру? – продолжала Галя. – Поэтому я и решила, что машина его, причем купил он ее, наверно, недавно и до сих пор не может нарадоваться. Сами понимаете, из грязи да в князи. А потом он на нее оглядывался – не угнали ли, не увели. Пока я проходила мимо, оглянулся два раза.
Сивыч молчал и только внимательно смотрел на говорившую. А Галя тем временем продолжала:
– И потом, Гамлет прописан в Подольске, значит, если бы это была его машина, на номере стояла бы цифирька 50, а там были две семерки, как у всех в Москве. Сейчас, – Галя прикрыла глаза, как будто что-то припоминая, а затем сказала: – А286КТ, так мне кажется.
Когда Галя закончила, снова воцарилось молчание. Капитан Сивыч, не мигая, смотрел на скромную и такую невзрачную на первый взгляд женщину. За долгие годы работы в МУРе ему пришлось повидать много разных людей, но с таким феноменом он столкнулся впервые. Он, разумеется, читал в литературе и слышал о людях с феноменальной памятью, но видеть их лично ему еще не приходилось.
– Вот это память! – воскликнул непосредственный Бояркин. – Вы прямо академик!
Галя улыбнулась:
– У меня только зрительная память. Вот имена я запоминаю очень плохо, разные там названия, даты, так что академика из меня не получилось бы.
Сивыч, который тем временем что-то листал, поднял голову и переспросил очень серьезно:
– Галина Алексеевна, вы могли бы узнать этого знакомого Карапетяна, если бы снова увидели его?
Галя задумалась.
– Наверно, могла бы, – ответила она, и у Сивыча не было ни малейших сомнений, что она, безусловно, узнает этого человека. Только бы его найти…
Отказавшись от чашечки чая, на которой настаивала Софья Андреевна, блюстители порядка вышли из ее комнат. В обычном коммунальном коридоре Бояркин испытал некоторое облегчение – на этих стульях, обитых зеленым бархатом, он чувствовал себя, как в музее или в театре (а то, что бархат был немного вытертым, даже усиливало это ощущение), и потому был очень скован. Все время, пока Сивыч опрашивал жильцов, он рассматривал овальный портрет незнакомой красавицы, висевший перед ним на стене. И теперь, уходя, бросил на нее прощальный взгляд. «Эх, вот раньше женщины были», – с восхищением подумал Бояркин, а потом, повернувшись к Софье Андреевне, брякнул:
– А это, вон там на картине, не вы будете? Или мамаша ваша?
Старушка рассмеялась, так что морщины на лице разъехались в стороны, и даже показалось, что их стало меньше.
– Ну что вы, Петя. Это портрет Лопухиной кисти Боровиковского. А копию сделал мой отец – на досуге он любил писать маслом; говорил, что это успокаивает.
Когда Бояркин и Сивыч уже собирались уходить, к ним снова подошла Галя. Сивычу показалось, что она как будто сначала сомневалась, стоит ли начинать разговор, но затем все-таки спросила:
– Простите, а у вас в милиции не работает такой Меркулов? Константин Дмитриевич. Я когда-то сталкивалась с ним… Много лет назад… Вы его не знаете?
Сивыча немного удивил этот вопрос. Ему показалось странным совпадением, что эта женщина могла когда-то сталкиваться с Меркуловым, а с другой стороны – кто же не знает самого Меркулова, легендарного начальника следственной части Генеральной прокуратуры Российской Федерации.
– Есть такой, – уклончиво ответил Василий Васильевич,
– Мне бы очень хотелось с ним поговорить, – тихо сказала Галя, причем Сивычу показалось, что она говорит тише, чем обычно. – Это очень важно, – добавила она.
«А в чем, собственно, дело?», – такой вопрос был готов сорваться с губ Сивыча, но, посмотрев в глаза этой небольшой блеклой женщине, он понял, что раз ей нужен Меркулов, то Сивычу она ничего не скажет.
– Хорошо, я попробую это как-нибудь устроить, – ответил он. – Тем более что, возможно, вас попросят повторить ваши показания в милиции, чтобы их там как следует запротоколировали. Можно будет пригласить на эту встречу и Меркулова.
Петя Бояркин уже топтался на лестничной площадке, а Сивыч все еще разговаривал с этой странноватой гражданкой Крутиковой. Разумеется, на Петю ее удивительная память также произвела некоторое впечатление, но все-таки он не мог отрешиться от ее возраста и невзрачной внешности, которую точнейшим образом определяло выражение «серая мышка». Это лишало Галю половины ее достоинств, которые, будь они присущи молодому парню или красивой девушке, имели бы в глазах Бояркина куда большее значение. Поэтому он не очень понимал, почему сам капитан Сивыч тратит на нее так много времени.
– А когда похороны? – спросила Галя.
– Похороны? – не понял Сивыч.
– Ну да, Шуры Шевченко,– Галя виновато улыбнулась. – Он же умер в больнице – об этом даже в газете писали. Конечно, пьяница, даже алкоголик, так же как и Витя. И дебоширили они тут, и шумели. Но подлостей не устраивали. Поэтому-то Гамик был так ими недоволен. Все собирался их выселить и подселить к нам других, каких-нибудь воров или убийц. А эти-то, бывает, с вечера расшумятся, а утром прощения просят. Жалко Шуру. Вот я и хотела пойти на похороны, ведь, наверно, никто не придет. А это не дело…
– Я узнаю, – уклончиво ответил Сивыч. – Вам позвонят.
Глава седьмая ЖЕНА БАНКИРА
1
– Газетчиков бы этих… – сказал капитан Сивыч, когда дверь девятнадцатой квартиры гулко захлопнулась у них за спинами. – Им что, писать не о чем? С чего они взяли-то, что этот «кобзарь» в больнице умер? Переврут всегда все. Случая не было, чтобы отсебятины какой-нибудь не приписали.
Вниз проскрежетал лифт.
– Так это же все из-за меня. Они же русского языка не понимают! – пожал плечами Бояркин. – Рано утром они нам позвонили, спросили, какие были происшествия за последние несколько часов. Ну, я и рассказал, что, мол, так и так, Шевченко и Станиславский вместе выпивали, что-то у них там произошло, что именно, никто не знает, только один пырнул другого узким ножиком, наподобие отвертки. Они спрашивают: «Жив?» Я и ответил, как врач со «скорой» сказал, – шансов у него немного.
– Ну, они и написали, что он помер, а кололи его отверткой – логично? – мрачно усмехнулся Сивыч. – Таких случаев – вагон, но им явно фамилии понравились.
Они вышли из дома и сели в ожидавшую их милицейскую машину.
– А на самом деле, – сказал Сивыч, когда машина тронулась, – он жив, а погиб совсем другой. Тоже с интересным именем.