Сомнений не было – гибель этих людей была связаны с их профессиональной деятельностью. Значит, надо найти в работе банков, которыми они руководили, что-то общее. Однако здесь Турецкий терялся. Сказать по правде, финансист из него был скверный, он в свое время так и не научился вести даже свой холостяцкий бюджет – хорошо, что теперь эти проблемы взяла на себя Ирина.
Саша хотя и был современным человеком, но никогда не интересовался курсом доллара и немецкой марки, а цены в магазинах он даже и не старался запоминать – какой смысл, когда они так быстро меняются. Поэтому, приходя в гости к матери, он был совершенно не в состоянии поддерживать увлекательнейший разговор о ценах, заменивший дежурную беседу о погоде.
Турецкий снова взглянул на список банков. Какое-то шестое чувство подсказывало ему, что убийства банкиров связаны между собой – на банки оказывают давление, но кто? Почему? С какой целью?
И почему этот листок с совершенно чуждыми ему названиями финансовых структур вдруг навел его на мысль о собственной жизни? Почему-то он испытывал ко всем ним странную злобу, будто они – эти финансисты – перебежали дорогу лично ему, Саше Турецкому.
Он не был бы следователем по особо важным делам, если бы не мог найти ответ. Этим ответом была Татьяна Бурмеева. Почему все хорошее достается вот таким?
Турецкий снова вспомнил Татьяну, и на миг ему показалось, что ради такой женщины он мог бы пожертвовать очень многим. Она показалась ему изломанной и хрупкой – заблудившимся ребенком, которого хочется взять на руки и приласкать. Саша старался отогнать от себя ее образ, но стоило ему вновь подумать о финансистах и банкирах, как он вспоминал фотографию – Татьяна и ее муж, коротышка и очкарик. Но нужно думать не об этом, а о том, как найти убийц Леонида Бурмеева.
Турецкий снова взглянул на листок. Итак, финансовая компания «Вера». Сергей Саруханов остался жив, и он, без сомнения, знает, кого следут бояться. Но заговорит ли он? Печальный опыт Шевченко показывает, что молчать нынче полезнее.
В полночь Турецкому опять позвонили. На этот раз Вадим Дроздов, очень озабоченный всем происходящим.
На следующий день оба старых школьных друга встретились на углу неподалеку от сыскного агентства «Глория».
5
Был солнечный осенний четверг. У причала стокгольмского порта Фрихамн стоял под погрузкой паром «Ильич». Беззаботные потомки викингов садились на него, собираясь полюбоваться архитектурными и прочими чудесами города на Неве, а заодно совершить набег на неприлично дешевые для них магазины бывшего Ленинграда. Взмыленные россияне (если верить загранпаспортам – все еще граждане СССР) возвращались кто откуда: туда-сюда сновали четверо озабоченных мужчин, каждый – с кипой автомобильных номеров под мышкой. Важным шагом проследовал бородатый шведский таможенник, за ним трусцой пробежала растрепанная русская девица. Она стрекотала по-английски, убеждая господина офицера, что вывозимый ею персональный компьютер ни в коем разе не подпадал ни под какие эмбарго. Таможенник, не слушая, величаво двигался к аккуратно сложенным коробкам и вертел на пальце складной нож с тремя десятками лезвий. Господин офицер желал удостовериться лично.
До отплытия оставалось сорок минут.
У человека, поименованного в паспорте Алексеем Снегиревым, особого имущества с собой не было. Только кожаная сумочка на поясе и видавший виды ярко-красный рюкзак. В нем лежал невесомый спальный мешок, в котором тем не менее можно было спать на антарктическом льду. Еще там был фотоаппарат, несколько пленок к нему, магнитола «Шарп» и кое-какая одежда. В том числе два потасканных спортивных костюма и далеко не новые кеды. Если бы эти костюмы попали в руки криминалистов, они нашли бы в них растительную пыльцу такого количества стран, что по ним хоть ботанику изучай. Но это вряд ли возможно.
Бородатый таможенник до половины вытащил из коробки процессорный блок и глубокомысленно изрек:
– Да. Это действительно похоже на модель тридцать три мегагерца, которую провозили здесь на прошлой неделе. Я удовлетворен, закрывайте.
И сам извлек из кармана толстый моток скотча, чтобы заклеить раскуроченную коробку. Девица растерянно улыбалась.
Человек, называвший себя Алексеем Снегиревым, тоже улыбнулся и пошел на корабль по длинному виадуку, обтянутому на случай дождя ярко-желтой синтетической тканью.
Билет у него был самый что ни на есть дешевый, и каюта располагалась глубоко в недрах парома. Собственно, это была даже и не каюта для пассажира, а закуток для водителя грузовика. Именно так значилось в плане корабля. Спускаясь вниз, Алексей Снегирев заглянул в случайно открытую дверь грузовой палубы и действительно заметил сквозь, щель гигантское мокрое колесо.
Его каюта располагалась еще ниже. В этом месте борт корабля уже изгибался к килю: потолок каюты был значительно шире пола, а спальная банка располагалась на уровне груди. Кроме банки в каюте имелись раковина, зеркало и кресло с лежавшим на нем пестрым буклетом, по-шведски повествующим о прелестях отдыха в Санкт-Петербурге. На полочке у зеркала, на самом видном месте, красовался конвертик для чаевых.
Алексей посмотрел в зеркало. На него доброжелательно взирал худой мужчина с коротким ежиком бесцветных волос, то ли пепельно-светлых, то ли совершенно седых. При люминесцентной лампе поди разбери. Глаза тоже были почти бесцветными, светло-серыми, словно вылинявшими. А ничего все-таки получилось, подумал о себе Алексей. Симпатичный. Где-то даже располагающий.
«В тебя когда-нибудь стреляли свои?»
А вот это было уже ни к чему. Глаза человека в зеркале начали меняться. Теперь они смотрели словно сквозь линзы оптического прицела. Что-то рановато начала сказываться близость исторической родины…
Вечером, когда остались за кормой стокгольмские шхеры, он запер каюту и пошел прогуляться по кораблю. В первом же салоне крутили видеофильм. Алексей вошел в самый душераздирающий момент: молодые муж и жена, не вовремя заглянувшие в бар, стали свидетелями жуткого изнасилования. По всей видимости, остальные полтора или два часа супругам предстояло мучительно решать вопрос, давать или не давать показания в суде.
Его это не заинтересовало, и он двинулся дальше. Подышал воздухом, устроившись на верхней палубе за трубой и глядя, как пропадает за кормой огонек далекого маяка. Потом спустился обратно к себе и лег спать.
На другой день рано утром должна была состояться шлюпочная тревога. По сигналу колокола громкого боя пассажиру предписывалось потеплее одеться, надеть на себя спасательный жилет и смирно ждать, пока за ним придут и проводят к шлюпке номер такой-то. Колокол громкого боя действительно поднял бы и покойника, тем более что висел как раз напротив двери каюты. Алексей оделся, послушно завязал жилет и стал ждать, но никто за ним не пришел. Сняв жилет и раздевшись, он взял с полочки у зеркала фирменный конвертик для чаевых. Усмехнулся и подбросил его. Когда конвертик в конце концов упал на пол, в нем красовались четыре дыры. Алексей порвал его на мелкие части и выкинул в туалет.
Над водой начал вырастать Санкт-Петербург.
Алексей нашел на одной из пассажирских палуб обращенный вперед иллюминатор и простоял возле него три с половиной часа. «Ильич» прошел Морским каналом, осторожно пробрался сквозь узкости порта и, наконец, встал у причала.
Еще через некоторое время, легальнейшим образом миновав границу, Алексей Снегирев вскинул на плечи рюкзак и вошел в город, где его никто не встречал.
После суток на корабле тело просило движения, и он отправился на метро «Приморская» пешком: невзрачный, поджарый мужчина среднего роста, каких полно в любом городе мира. Вот только профессия у него была, какую ни в каких документах обычно не пишут.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КАЛИФ НА ЧАС
Большое массивное здание на площади Дзержинского, выстроенное еще до революции для акционерного общества «Россия», а в тридцатое годы надстроенное архитектором Щусевым, носит в путеводителях по Москве скромное название: «административное здание на площади Дзержинского». Но кто же во всем СССР не знает, какая «администрация» здесь располагается?!