– Что же, я должен подписывать указ, не зная, кого ставлю на должность, вторую по значимости после Президента?
– О ее значимости не будем говорить. Но в целом вы правы.
– Этого не будет! – Президент стукнул кулаком по столу.
– Как хотите, Андрей Степанович, это ваш выбор.
3
Таня пришла только на следующий день поздно вечером, когда были закончены все процедуры. После того как на ее этаже погасили свет, она подождала с полчаса, потом вышла на лестницу. Этаж Турецкого тоже погрузился во тьму. Только на столе дежурной сестры горела лампа. Таня выждала удобный момент, когда в коридоре никого не было, и быстро прошла в палату Турецкого.
– Саша, – шепотом спросила она, – ты не спишь?
– Нет, – ответил Турецкий, – я жду тебя.
Не включая света, Таня подошла к постели и села на край. Из окна на потолок попадали отсветы уличных фонарей, и в полумраке Турецкий лишь смутно различал ее лицо. И все же во всем ее облике, в посадке шеи, плеч, в роскошных волосах ему чудилось что-то величественное, как будто Таня Бурмеева-Христофориди была принцессой из сказки.
– Знаешь, – сказал Турецкий, – когда я смотрю на тебя, начинаю верить в голубую кровь или в то, что есть люди, отмеченные от рождения. В тебе есть что-то неземное.
– Глупый, – сказала Таня, – я такая же, как все. Если я скажу тебе, что мне надоело быть красивой, не верь. Это не может надоесть, это как наркотик. Поэтому для красивых женщин старение превращается в настоящую трагедию. Но ты бы знал, как это иногда надоедает!
– Быть красивой? – удивился Турецкий.
– Нет, не это. А то, что другие не видят за внешними данными человека. Ты понимаешь, когда я училась в институте, половина наших была уверена, что у меня голова пустая как пробка, а пятерки мне ставят просто за красивые глаза. А некоторые подозревали, что не только за глаза, но еще за разные услуги. Когда же я пошла работать – это длилось недолго, – то всем было ясно – это кукла, а значит, она абсолютно ничего не смыслит и ничего не умеет. Понимаешь, мне всю жизнь отказывали в уме.
– Это странно, – прошептал Турецкий, – ты же очень умная женщина.
– Только не надо пустых комплиментов, – к Тане вернулся тот резкий тон, которым она встретила Турецкого во время их первого разговора. – Знаю я все это: ах, вы такая! А потом пытаются затащить тебя в постель.
– А ты считаешь, что если женщину действительно считают умной, то в постель уже не пытаются затащить? – спросил Турецкий.
– Нет, – засмеялась Таня, – Вот этим меня когда-то окончательно купил Леонид. Мало того что он был такой сильный, надежный, он действительно не считал меня дурой. Я знаю. Он вообще терпеть не мог глупости ни в ком. И для него провести вечер со смазливой дурой было просто немыслимо.
– Ты любила его? – спросил Турецкий, и в его голосе прозвучала грусть, которой он вовсе не хотел показывать.
– Любила? Конечно, – ответила Татьяна, – но ты, наверно, не про то спрашиваешь. Была ли я в него влюблена? Знаешь, такое чувство – он входит, а у тебя перехватывает дыхание? Так – нет. Никогда.
Турецкий сам не ожидал, как его обрадует этот ответ.
– Только не думай, что я его не любила. – Турецкий увидел, как в темноте блеснули ее глаза, и удивился, как верно она угадала его мысли. – Я любила его, и вовсе не как отца или брата, а как мужа. И в постели получала от него большое удовольствие. Он и любовником был классным. И я не могу смириться с его смертью.
«Вот и все, – подумал Турецкий, обращаясь сам к себе. – А ты-то уже все расписал на будущее, ведь расписал же! Как ты ей покажешь, как это бывает с любимым мужчиной».
Глава пятнадцатая ТАНЯ
1
Поразительно, на что способен человек в экстремальной ситуации. Это, разумеется, общеизвестно и в то же время всякий раз вновь удивляет.
Так и теперь: кто бы мог подумать, что с простреленным плечом на неудобной (для этой цели) больничной кровати можно с таким пылом предаваться любви! Волосы Татьяны разметались по подушке, и Саша прижался щекой к шелковистой пряди, вдыхая ее тонкий аромат. В эту минуту ему казалось, что никого, ни одну женщину на свете он не любил так, как Татьяну Бурмееву. Хотя одновременно с этим он прекрасно отдавал себе отчет в том, что это ему только кажется. Ведь были и Рита, и другие женщины, которых он любил не меньше. Их разлучили трагические события, судьба. Но в эту минуту, сжимая в объятиях Таню, Турецкий не хотел разрушать иллюзию, он верил, что он любит ее так, как никогда в жизни еще не любил.
Он нежно поцеловал ее в губы, она ответила.
– Любимая моя, – прошептал Турецкий. – Таня.
Даже в ее имени ему мерещилось теперь какое-то особое звучание. Татьяна. Татьяна Христофориди.
– Все гречанки такие невероятные женщины? – спросил он.
– Я же только наполовину, – улыбнулась Татьяна. – А вообще южанкам положено быть страстными.
– Если они хотя бы вполовину такие, как ты, не представляю, что делается в Греции.
– Ладно, – улыбнулась Татьяна, – хватит комплиментов.
Она высвободилась из объятий Турецкого, спустила ноги на пол и села, нащупывая в темноте свои халат и рубашку.
– Я не хочу тебя отпускать, – сказал Турецкий, – давай полежим еще.
– Ты же ранен, – возразила Татьяна, – вдруг что-то с тобой случится.
Она встала и подобрала с пола одежду. Тусклый свет уличного фонаря освещал ее точеное тело.
– Погоди, Таня, – взмолился Турецкий, – постой так, без халата, одну секунду. Я хочу посмотреть на тебя.
– Будет еще время, увидишь, – улыбнулась Татьяна, но подошла к окну ближе и без всякого стеснения сделала несколько танцевальных па. Чувствовалось, что она не только не стесняется своей наготы, но гордится своим прекрасным телом, что она твердо и безоговорочно уверена в своей редкой красоте. Но эта уверенность была в ней настолько органична, что нисколько не коробила. В Татьяне не было самолюбования, высокомерного презрения к другим, обладающим не такими безупречными телами. Она знала себе цену, но знала также и то, что не все покупается.
– Подойди ко мне, – позвал Саша. – Пожалуйста.
– Слово больного – закон, – ответила Татьяна и приплыла в его объятия.
Он снова припал к ней, как жаждущий к источнику, который пьет и никак не может напиться.
– И все же мне пора, – сказала Татьяна, когда через несколько минут они вновь лежали молча, прижавшись друг к другу. – Кстати, я ведь пришла вовсе не за этим. Точнее, не только за этим. Что ты думаешь о курсе доллара?
Трудно было найти другой вопрос, который подействовал бы на Турецкого более отрезвляюще. Он вмиг спустился с небес на землю, где был следователем по особо важным делам, где шел отстрел банкиров, где людей интересовала не любовь, а курс доллара.
– Таня, – прошептал он, – ну какая разница, сколько одних бумажек можно поменять на другие бумажки. Главное – я люблю тебя. И готов сделать для тебя все.
Татьяна вздохнула. При слабом свете Турецкий скорее угадал, чем увидел, что на ее лице появилась улыбка, одновременно грустная и ироничная.
Он взял ее руку и поднес к губам.
– Саша, – сказала Татьяна, не отнимая руки, – ты противоречишь сам себе. Если ты готов сделать для меня все что угодно, то тогда тебе придется подумать о курсе доллара. Если ты действительно… – Она замолчала.
Турецкий отпустил ее руку и стал ждать продолжения. Разговор принимал серьезный оборот. Он почувствовал это по изменившемуся тону Татьяны и по тому, что в нем вдруг проснулся не просто Саша, а следователь Александр Турецкий.
И Татьяна заговорила. Наконец, сейчас в этой ночной палате, на койке, где они только что предавались любви, он услышал то, зачем пришел к ней когда-то и чего она не хотела раньше говорить.
Да, она знала, что в последнее время на Леонида оказывали давление. Он старался как можно меньше говорить об этом Татьяне, но она прекрасно чувствовала его настроение, и скрыть своего беспокойства, перерастающего в тревогу, он не мог. За несколько дней до того взрыва, который убил Леонида, у него с Татьяной произошел крупный разговор. Нет, это была не ссора и не семейная сцена, хотя происходящее могло показаться именно таким.