– Где он? Я могу его навестить?
– Не думаю. Оазис Ядовитого Ветра слишком далеко отсюда. У тебя нет столько свободного времени.
Лала вздохнула. Она не была уверена, что скрыла острый интерес к судьбе Шурна. Шойду, впрочем, ничего не заметил. Он озабоченно разглядывал руки Лалы.
– Тебя соколы ранят?
– Нет, – со вздохом ответила она. – Меня ранят сны.
– Давно? – живо заинтересовался он.
– Не помню. Но сейчас с каждой ночью все сильнее.
– Что ты видишь?
Лала уже приготовилась отвечать, но в голове будто натужно закашлялся Мастер Шай, и она покачала головой:
– Простите. Не могу сказать.
– Как знаешь. Иди тогда к птицам. – Шойду насупился и отошел от нее.
Лала смотрела в удаляющуюся спину и видела другого человека в красном плаще, так же уходящего от нее несколько лет назад. Только тогда вокруг была пустыня, а сама Лала не знала и не умела ничего. И кто знает, не окликни она тогда учителя Шая, как все повернулось бы. Вот уже полгода Мастер Шай не приходит к ней во снах. Что ей делать теперь, когда Книга не доступна, сил все меньше, а понимания как быть нет вообще? Она решилась:
– Синие крылья!
Шойду остановился так резко, будто его ударили.
– Что?
– Мне снится, что у меня синие крылья, они в крови, а вокруг песчаная буря. От этой бури по утрам ссадины на руках.
– Птиц с синими крыльями не бывает, – болезненным шепотом сказал Шойду.
– В Заморье они были. Но меня заботит не цвет перьев, а то, почему это все снится мне уже многие ночи. Ну и ссадины.
Лала подошла к нему и протянула запястья. Шойду не смотрел ей на руки. Он будто слепой смотрел внутрь своих мыслей. Потом вздохнул и пошел дальше, бросив ей вполоборота:
– Будет тебе Книга. На трое суток. Ашгар должен мне услугу.
Из пустыни после вечерней охоты Лала возвращалась с первыми звездами. Она никогда не торопилась, не к кому. Ей нравилось ехать по засыпающему городу, когда только мягкий стук шагов дрома и сонное попискивание соколов на плечах нарушают совершенство тишины. Суетливый Третий вздрогнул и чуть не упал, он уже глубоко спал. Лала подняла руку погладить его и зажмурилась – запястье оголилось, и Тик показался особенно ярким в наползающей ночи. Соколы давно смирились с присутствием анука на руке их человека, и это уже не мешало охоте или освоению почтовых навыков. К тому же служанки без опасения убирались в покоях Лалы, пересказывая жуткие истории о первых днях появления странной женщины с ядовитым ручным змеем в доме Мастера Шойду. И чем больше проходило времени, тем ядренее оказывались подробности. На деле же ануку было все равно, кто и что делает в комнате его хозяйки в ее отсутствие. Лишь бы вещи не выносили.
В тот вечер комната была как всегда идеально убрана, все на своих местах, но Лала остановилась в дверях как вкопанная. На тюфяке лежал объемный сверток. Забыв, что первым делом у них с Тиком вечерний ритуал – молоко и вино, она медленно, будто с опаской, протянула руку и потрогала сверток. Книга. Конечно, только книга может иметь такую форму. Лала бережно развернула мягкую слоистую кожу, которая не пропускает ни влаги, ни света, и чуть слышно ахнула. Древний манускрипт, инкрустированный обломками самоцветов, вмещал в себя бесчисленные строки толкований, мелким песком рассыпанных на полупрозрачных, тоньше крыла бабочки, страницах. Не дыша, Лала осторожно листала страницы и не могла прерваться, хотя в горле пересохло, а Тик все сильнее пек ее руку, стараясь обратить на себя внимание.
Она нашла, что искала. Но соединить в осмысленное объяснение не смогла. Синие перья, чужая кровь, песчаная буря, невозможность кричать в разной последовательности могли означать участие в великой войне, потерю любимых, спасение обреченной жизни, которая изменит ход вещей, наступление нового времени и даже разрушение собственного миропонимания. Лалу больше всего задело «спасение обреченной жизни». Это показалось очень важным. Она словно зацепилась за плохо отполированную доску и безуспешно пыталась вынуть занозу. Она Мастер Смерти и должна отнимать жизнь в обмен на силу и шуларты. Обреченных она не спасает, хоть и знакома с врачеванием. Смятенные мысли прервались резко и больно: Тику так надоело ждать своего молока, что он на мгновение превратился в браслет из раскаленного золота, и Лала наконец отложила Книгу.
Сон повторился. Все в нем было неизменным, кроме одного: утром на руках Лалы не оказалось ссадин. Она чувствовала себя птицей и точно знала, что-то произойдет. Что-то важное и чудесное. Но ожидание чуда растворилось в беде.