У него очень больное самолюбие было, ему все казалось, что его за прошлую жизнь люди не терпят. В то утро он на это как раз и напирал: "Не хочешь, мол, с преступником за одним столом сидеть". Словом, согласился я. Пил Иван много. Стакана три водки, помоему, почти один за другим выпил. И все меня уговаривал, чтоб я его с собой взял в Б-й совхоз. Мне бы согласиться, а я ему ответил, что не дело бегать с места на место. Здесь, говорю, ты обжился, а там что... Разговор у нас громкий пошел. Он все кричал, что я от него отделаться хочу. Он, когда выпьет, дурной становился Тогда чуть не драться на меня полез. А сам шумит: "Все равно жить не буду". Именно "не буду", а не "чне будешь". Когда он ко мне кинулся, Полина Васильевна - теща - в него вцепилась, он ее ногой в живот ударил. Я Ивана схватил - силенки-то у него не шибко было, стал успокаивать. Он у меня в руках бьется, кричит. Полина Васильевна отдышалась и на улицу выбежала. Я Ивана кое-как успокоил, усадил на стул, а состояние у самого гадкое. Говорю ему: "Ты одумайся пока, а я свежим воздухом выйду подышать".
Вышел на крыльцо, постоял несколько минут - выстрел Бросился обратно в комнату, Иван на полу лежит. Я к нему, а у него во всю грудь рана. Он из моего ружья и застрелился, из левого ствола. Я сгоряча схватил Ивана. Что думал тогда, ей-богу, не могу сказать.
Ясно же, грудь разворочена так, что слону впору. А всетаки схватил. По инстинкту, что ли... Потом выбежал на двор, а навстречу Полина Васильевна и Моргун Александр... Вот, собственно, и все, что я могу рассказать... Никогда прежде с Речкиным у нас ссор не было, н мне обижаться на него не за что. Работал он старательно".
Дальше шли отрывочные показания: ответы на вопросы следователя.
"Вечером Ванюшка сказал, чтобы я к утру закуску приготовила - Матвей Данилыч, мол, прийти обещались. Утром Ванюшка убег, а потом они с Матвей Данилычем пришли. С ружьем управляющий был. А об охоте со мной Ванюшка ничего не делился - может, и хотел идти - не знаю. Матвей Данилыч за стол садиться не хотели - говорят: "Приходи вечерком ко мне". Так разве Ванюшка отстанет: "Выпей да выпей".
Выпили они, а потом промеж их драка произошла. Я растащить хотела, так меня Ванюшка ногой под ребрышки, аж дых сперло. Много ли старушонке нужно...
Ванюшка все убить Матвей Данилыча грозился. "Жить не будешь", - кричал. Я от греха убежала. Соседи у нас Моргуновы, так к ним. "Иди, говорю, Александр Парамоныч, к нам, там Ванька с Матвей Данилычем дерутся". Александр Парамоныч поначалу отказывался, потом засобирался. И только стали мы к нашей избе подходить, он из двери выбег. Белющий, как мертвец, сам в крови весь. Не иначе - убил. Мы с Парамонычем в избу. Ванюшка, сердешный, лежит... Все нутро он ему разворотил..."
..."Когда Васильевна сказала, что промеж их драка вышла, я поначалу идти не хотел: без меня разодрались, без меня и помирятся. Пьяный он и есть пьяный, с него и спросу мало. Только потом мне чудно стало - никогда Матвей Данилыча выпивши не видел, да и Васильевна шибко уговаривала: пойдем да пойдем. Я, дурак, и пошел. Теперь вот таскать начали. А я по милициям отродясь не ходил... Вошли мы в ограду, смотрю, на крыльце... Матвей Данилыч. Руки все в крови, ровно поросенка колол. И так спокойно говорит: "Иван застрелился". Точно помню - и руки в крови, и полушубок... Во-во, этот самый... Что у них там в этот раз вышло - не знаю. А вообще жили они до того душа в душу. Верно, Ванька на него сам кинулся - он заполошный был, особенно выпивши. Сказал ему, верно, Матвей Данилыч что-то поперек, он и озверел..."
Показания обвиняемого и свидетелей. Они почти сходятся. Почти... Но что же все-таки говорил Речкин:
"Жить не буду или не будешь"? Разница всего в нескольких буквах, а от них-то и зависит во многом версия, которой должно руководствоваться следствие. Расторгуев решил, что было сказано "не будешь". Его заключительное обвинение, написанное очень гладко, шло от убеждения, что правду говорят свидетели, а не обвиняемый. Это, на первый взгляд, правильное положение обычно выбирается неопытными следователями. В делах, подобных делу "Об убийстве рабочего А-го совхоза Ивана Ксенофонтовича Речкина", для таких следователей нет темных мест. Судя по обвинительному заключению, все разыгрывалось как по нотам:
"...В состоянии сильного опьянения Речкин вспомнил какие-то старые счеты и стал угрожать Дмитриеву (это подтверждается свидетельницей Полиной Васильевной Кондратьевой. См. лист допроса № 26). Когда свидетельница вышла из дому, положение еще больше обострилось. Дошедший до полного аффекта, Речкин выхватил нож и кинулся на Дмитриева. Тот у него нож выбил (нож был мною поднят неподалеку от трупа) и схватился за ружье. Не предполагая, что Дмитриев выстрелит, Речкин вновь бросился на него. В этот момент произошел выстрел. Речкин упал. Дмитриев стрелял, полностью отдавая себе в этом отчет. Он даже запомнил, что Речкин был убит именно из левого ствола. Поняв, что зашел слишком далеко, Дмитриев бросился к убитому, но сделать было ничего нельзя. Тогда Дмитриев кинулся бежать, но на пороге столкнулся со свидетелями Кондратьевой и Моргуном. Вину Дмитриева считаю полностью доказанной и прошу дать санкцию на его арест".
Здесь все легко и просто. Никакие неясные обстоятельства не заставили Расторгуева отклониться с избранного пути. Его не волновали, видимо, никакие размышления, не тревожили думы о том, что люди иногда подвергаются наказаниям за чужие грехи. И это оттого, что в свое время следователь не дал себе труда всесторонне разобраться в деле, подошел к нему либо тенденциозно, либо верхоглядски. Следователь должен ставить свою подпись под обвинительным заключением лишь тогда, когда в деле не останется ни одного неразгаданного момента. Интуиция? Она, безусловно, существует, но она - не довод. Интуиция лишь подсказывает следователю направление. Прокуроры не принимают в расчет внутреннее чутье следователя. Им подавай непреложныс истины, либо аргументированные твердыми свидетельскими показаниями, либо подтвержденные вещественными доказательствами. Дело "Об убийстве рабочего А-го совхоза Ивана Ксенофонтовича Речкина" прокурор к производству не принял. Расторгуеву сказал:
- Это, молодой человек, скорее сочинение на аттестат зрелости, а не обвинительное заключение. Если на его основании я выдам ордер на арест, меня самого судить надо.
Прокурора остановили те же вопросы, которые сейчас решал Орешкин. "Буду" или "будешь" - раз, и второе - почему Дмитриев был в крови. Предположение Расторгуева о том, что он испугался сделанного, вряд ли приемлемо. Дмитриев - капитан запаса, имеет четырнадцать фронтовых наград. Он перевидал столько смертей, что ими его уже не удивишь. Особенно, если согласиться с Расторгуевым в том, что "Дмитриев стрелял, полностью отдавая себе в этом отчет". И, наконец, последнее: убивая, он твердо знал, что подозрение в убийстве падает только на него. Нет, Дмитриев не виноват! Произошло не убийство, а самоубийство. В этом Орешкин убеждался все больше и больше.
Но убеждение шло от интуиции. А ее к делу не подошьешь. Нужны доказательства...
3
На квартиру к убитому Орешкин пошел вместе со следователем Расторгуев, молодой человек с продолговатым энергичным лицом, на котором - для солиднRсти - кустились чаплинские усики, в разговоре с Орешкиным придерживался иронически-снисходительного топа. За его плечами был один из лучших в стране юридических вузов, он изучал криминалистику у известных юристов, под их руководством проходил практику. А что представляет собой Орешкин... Единственно только что - майор. А так - какая-то неопределенность.