Потом Николай почувствовал, что тишина, окружавшая его, чем-то нарушается. И еще не поняв, откуда идут звуки, что означают, догадался — они несут избавление. Звуки становились громче, он уже узнавал их, а лицо, которое всю ночь маячило перед ним, отдалилось, сквозь него он уже различал берег, набегающие волны, черный контур моста.
— Коля! Коля! — услышал он. — Да проснись же наконец!
Николай открыл глаза и увидел обеспокоенную босую мать. Она стояла у кровати и что было сил тормошила его за плечо.
— Что? — вскочил он. — Кто пришел?
— Ну разве так можно, Коля! — проговорила мать, присаживаясь рядом.
— А что? Кричал, да?
— Лучше бы уж кричал… Стонал так, будто помирал, прости меня господи!
— Эхма! — Николай покрутил головой, стараясь быстрее прийти в себя. — И до чего же ты права! Я ведь того… И в самом деле, каждую ночь немного помираю. Точно, ма!
— Не надо так говорить, Коля. Нехорошо.
— Старею, ма! — Он вздохнул с дурашливой горестью, взглянул на часы. — Пора вставать.
Николай подошел к зеркалу и долго, придирчиво рассматривал себя, словно пытаясь найти следы неприятного сна. Скосив глаза в сторону, он увидел, что мать смотрит на него чуть ли не со скорбью, и забеспокоился — может, случилось чего? Но тут же легко подмигнул ей, не оборачиваясь. Ничего, дескать, маманя, переживем!
— Ох, и баламут ты, Коля! — вздохнула она, принимаясь за уборку, хотя и убирать-то, в общем, нечего было — кровать Николая, маленький письменный столик, оставшийся еще с его школьных времен, да бельевой шкаф.
— Баламут не баламут, а вот ручку позолотить надо бы! — Николай скорчил жалостливую гримасу. — Дай троячок, а, мамань! Ну, скажи — куда мне без трояка податься? Ну вот скажи! Ну!
Мать как-то сразу остановилась в движении, замерла, будто ее кольнула неожиданная боль, потом медленно постелила одеяло, расправила складки, все до единой расправила, стараясь протянуть это занятие подольше. И тут же села на кровать. Николай с огорчением увидел ее седину, старость, ее убогость. Даже передник был заштопанный, а тесемки, завязанные за спиной, она недавно спорола со старого халата. Словно протрезвев, он увидел ее дешевые коричневые чулки, шлепанцы, которые она смастерила из его старых босоножек, узловатые руки с жесткими ногтями. Мать молча смотрела на него, ожидая и опасаясь новых просьб. Он понял, что денег у нее действительно нет.
— Совсем-совсем? — спросил жалобно.
Она не ответила и глаз в сторону не отвела — только теперь в ее взгляде появились осуждение, неодобрение. Висевшая на ручке двери сумка с вымытыми банками и бутылками подтверждала — мать с утра собиралась пойти сдать посуду. Быстро взглянув на сумку, Николай безошибочно определил, что вряд ли ей удастся получить за всю эту стеклотару больше полутора рублей. Да, чуть побольше рубля, подумал он, начиная злиться.
— Может, у них? — Николай показал глазами на потолок, намекая на соседей, которые жили над ними.
— Да я им уж и так задолжала…
Николай весело взглянул на мать. Ему понравилось, что она сказала «я задолжала», хотя деньги брала для него. Он оценил ее благородство и, наклонившись, звонко чмокнул в щеку.
— А может, еще раз попытаться? — шепнул он матери на ухо. — А? Попытка не пытка, а?
— Пытка! — простонала мать. — Ты не знаешь, Коля, какая это пытка — ходить и клянчить деньги… Раз, второй, третий…
— Эхма! — он досадливо щелкнул пальцами. — Отощали мы с тобой, отощали! Надо бы что-то придумать!
— Что тут думать — на работу надо устраиваться. Тут, Коля, думай не думай, а мимо этого не пройдешь.
— А кто возражает? Кто? Ты возражаешь? Я тоже не возражаю. Все. Иду искать работу. Давай так договоримся — ты берешь у этих куркулей трояк, а я с трояком иду искать работу… Которая тебя бы не огорчала. Заметано?
— Коля, — она положила руку ему на колено, — Коля, меня никакая работа не огорчает. Работа, она и есть работа.
— И опять согласен! — воскликнул Николай, поднимаясь и этим желая как-то подтолкнуть мать, поторопить ее.
— Тут одного согласия мало. Работать надо, Коля. Учиться надо. Жить надо, Коля. Погоди, я ведь не про то, что, дескать, есть-пить надо… С людьми надо как-то жизнь налаживать. И тут у тебя не все в порядке.
Николай с интересом наблюдал, как мать собирается с духом. Вначале подошла к зеркалу, поправила волосы, заведя их за косынку, пристально посмотрела себе в глаза и, будто не выдержав собственного взгляда, опустила лицо в большие шишковатые ладони.
— Ты никак молитву творишь? — хохотнул Николай, стараясь шуткой подбодрить мать, увести ее от опасного настроения. Та не ответила. На ходу утерла губы, сняла передник и повесила на ручку двери, решив, видимо, что без этой застиранной тряпки будет выглядеть достойнее. У выхода постояла с минуту, почти касаясь лицом холодного никелированного замка, напоминающего какой-то хирургический инструмент, беспомощно оглянулась…
— Вперед, маманя! — Николай ободряюще подмигнул ей. — Ни пуха!
Она вышла, не ответив. Поднявшись на следующий этаж, постояла, ожидая, пока успокоится сердце. Глянув вниз, мать увидела на площадке сына — Николай потешными ужимками подбадривал ее.
— Я верю в тебя! — свистяще шептал он. — А то ишь — насобирали деньжищ! Девать небось некуда!
— Да какие деньжищи, господи! — вполголоса, скорее для себя, ответила мать. — Сами перебиваются. Нехорошо, ох как нехорошо… — и нажала кнопку звонка.
Когда она вернулась, Николай заканчивал бриться. Он не бросился к матери, понимая, что ей сейчас одинаково неприятны будут и его радость, и поздравления, и просто вопрос — удалось ли? Матери нужно было успокоиться, прийти в себя, попытаться забыть об унижении, которое только что перенесла. Такие вот посещения соседей она переживала болезненно и подолгу что-то бормотала, будто оправдываясь перед собой же или каясь…
Не оборачиваясь, в зеркало Николай внимательно проследил, как мать проходит в коридор, стоит, будто собираясь с силами, повязывает передник… Уже по тому, как присела к столику, Николай понял — вернулась с деньгами.
— Как погода на улице? — невинно спросил он, давая понять, что деньги — не самое важное, можно поговорить и о другом.
— Выгляни в окно, — без выражения ответила она, и Николай догадался, что мать разгадала его хитрость.
— Солнышко, солнышко, выгляни в окошко, — пропел Николай вполголоса. — Да! — воскликнул он, словно вспомнив. — Как твой поход?
— Успешный поход, — вздохнула мать. — Не так ты живешь, Коля! — сказала она, будто продолжая давний разговор, будто не слыша его радостных воплей, привычных шуточек.
— Э нет! — живо откликнулся Николай. — Так не пойдет. Сначала гони трояк, а потом я буду слушать тебя сколько хочешь, хоть все утро! И слова поперек не скажу.
И тут он заметил в руках у матери не зелененькую бумажку, которую ожидал увидеть, а красненькую. Значит, мать принесла десятку! Ну, дает старуха! Ей же цены нет!
— Да тебе цены нет! — воскликнул он.
— Трояк мне цена, — невесело откликнулась мать.
— Что ты! Какой трояк, если ты десятку в руках держишь?! Нет, маманя, не прибедняйся!
— Возьми, — она протянула деньги. — Сдачу-то отдать надо, у них у самих дело к получке идет.
Николай легким движением взял десятку, дунул на нее, посмотрел на свет, покусал за угол, как бы проверяя — не фальшивая ли, и тут же, словно забыв и о десятке, и о матери, сунул деньги в карман, думая о чем-то другом.