— Какой-то ты расхристанный, — пробормотал он.
— Простите, пожалуйста! — завопил Костя. — Я забыл на рояле свой галстук! — и он засмеялся в полнейшем восторге от своей остроты.
— Забыл? — переспросил Николай и, протянув руку, схватил за галстук проходившего мимо парня. Тот шел с девушкой и, конечно, не мог оставить выходку Николая безнаказанной.
— Сволочи! — пробормотал он чуть слышно, почти про себя, и уже хотел было пройти мимо, но Николай, уцепившись за галстук двумя руками, потребовал, чтобы парень тут же снял его.
Все поняли, что намечается что-то интересное, и окружили кольцом парня и его девушку. Николай, воспользовавшись этим, изо всей силы ударил парня под дых. И тут не сдержался Борис — сжав ладони в один сдвоенный кулак, размахнувшись, он опустил его рядом с позвоночником парня. Борис занимался боксом и знал, куда лучше ударить. После этого парень уже не сопротивлялся — он мешком рухнул на камни мостовой и, корчась от боли, перевернулся на спину.
Вдруг где-то за дворами раздался милицейский свисток.
— Во двор! — скомандовал Борис, и все бросились в ближайшую подворотню.
Николай сочувствующе посмотрел, как парень, скользяще хватаясь пальцами за стену дома, поднялся, помог ему распрямиться, а когда тот обессиленно откинул голову назад, сорвал с него галстук и, зная, что за ним сейчас из темноты двора наблюдают друзья, широко размахнулся и, красиво рванувшись корпусом вперед, ударил парня в челюсть.
— Вот такушки… И пусть в больнице решают, кто из нас сволочь. Если, конечно, тебя туда возьмут. — И нарочито медленно вошел в темноту двора.
— Ну, ты даешь! — шепотом завизжал Костя.
— На, носи! — Николай протянул ему галстук.
Они пробежали через двор, вышли на другую улицу, пересекли сквер и, почувствовав себя в безопасности, расположились на скамейке.
— А знаешь, Коляш, — сказал Борис одобрительно, — я от тебя такой прыти не ожидал!
— Ого! — Костя похлопал Николая по плечу. — Он еще не такое может, у него еще кое-что есть, скажи, Коляш!
— А что у него еще есть? — спросил Борис.
— Да ладно вам, — Николай был польщен тем, что Борис выделил его из остальных, отметил его отвагу, ведь это он врезал детине, когда все прятались за забором.
— Ну, похвастайся, — настаивал Борис. — Люди мы свои, не первый раз встречаемся, не последний, ну?
— Расскажи про камушек, Коляш! — заорал Костя. — Расскажи! Ты как-то начал, но тебя перебили, не дослушали…
Костя не успел закончить. Николай изо всех сил ударил его кулаком в лицо, накрыв рот, нос, глаза. Костя захлебнулся и, пошатываясь, отошел в сторону, сплевывая кровавую кашицу.
— Ого! — Борис озадаченно присвистнул. — А Костомаху-то за что? Коляш! С тобой стало опасно разговаривать.
— Разговаривать со мной не опасно, а вот зудеть весь день на ухо — у кого угодно терпение кончится!
— Напрасно ты его так, ей-богу, напрасно.
— Ничего, Брек! Пару гнилых зубов удалить ему не мешало. Еще спасибо должен сказать.
Николай только теперь начал понимать, что произошло. Он не помнил, как ударил Костю, не помнил, как всколыхнулась в нем злость, ненависть. А может, страх? Неужели страх? С Николаем такого никогда не было, он всегда гордился тем, что в любом переплете оставался спокойным. Надо же…
— Ты, Костомаха, не говори ему больше про камушек, — сказал Борис. — А то, глядишь, по полтиннику на венок придется сбрасываться. Теперь миритесь, пока я вам обоим не накостылял. Костомаха! Иди сюда!
Костю дружно похватили под руки, подтащили к Николаю, заставили ткнуть кулаком тому под бок, потом в нос. Николай дурашливо зашатался, рухнул на землю — и мир был восстановлен. После этого они еще долго бродили по опустевшим улицам, заставляя сторониться поздних прохожих, и постепенно их становилось все меньше, и наконец Николай, Костя и Борис опять остались втроем. Борис, как всегда, был серьезен, Николай снисходителен и добродушен, лишь Костя непривычно молчалив. Иногда он сплевывал кровь и осторожно посматривал на Николая, чувствуя на плече его тяжелую руку.
— Ну хватит тебе на меня коситься! — не выдержал Николай. — Не могу я жить, когда на меня кто-то обижается! Брек! Скажи ему, чтоб он не обижался!
— Костомаха! — строго произнес Борис. — Перестань!
— Две бутылки даю! — отчаянно пообещал Николай. — Завтра же! Замолю свой грех и растоплю твою обиду. Годится?
— Годится, — послушно ответил Костя и первый раз улыбнулся, показав окровавленные десны.
Потом Николай остался один, медленно брел к себе домой, по лестнице поднимался не торопясь и все вздыхал, уже не дурачась, не притворяясь. А когда мать открыла дверь, улыбнулся обрадованно, припал к ней и легонько похлопал по спине.
— Ну скажи, скажи мне, что я не так живу, — проговорил он. — А можешь и не говорить… Зачем тебе все время повторять одно и то же? Могу тебе сейчас исполнить все, что ты скажешь мне в ближайшие десять лет…
— Значит, в ближайшие десять лет ты не думаешь меняться? — отстранилась мать.
— Эхма! Ну, не обижайся! Ну, есть у человека недостатки, ну, люблю побыть с друзьями, пропустить иногда стаканчик-второй, посудачить о том, о сем… Разве это так уж страшно? А что мне делать, если жена сбежала в неизвестном направлении? Только в общении с друзьями и заживают раны сердечные! Ну, хорошо, говорит твой сын глупости, по вечерам возвращается позже, чем соседи, — разве это такие уж страшные недостатки? Так, маленькие слабости… У кого их нет? Эх-ма…
Последние слова Николай произнес, уже лежа в кровати, укладываясь поудобнее, приноравливаясь к подушке. А как только мать погасила свет, закрыл глаза и сразу почувствовал, что лодка до сих пор раскачивается на темной воде, а из прохладной глубины прямо на него поднимается печальное человеческое лицо с широко открытыми глазами, из безгубого рта выскальзывает длинная цепочка пузырьков, а ото лба растекается темная струя и уходит в сторону по течению. Лицо все приближается, уже слышится бульканье маленьких пузырьков, лопающихся на поверхности…
Не выдержав, Николай закричал, надеясь, что только такой вот крик, до хрипоты, может его спасти. Так и есть — лодка перестала раскачиваться, а лицо, дохнув на него холодом глубин, исчезло.
Когда Николай открыл глаза, в комнате горел свет, мать стояла в дверях. В глазах у нее был ужас.
— Ты чего? — спросил Николай.
— А ты чего? Мне что же, вот так и стоять всю ночь над тобой? — Мать повернулась и пошла в свою комнату. — Свет оставить? — спросила она, оглянувшись.
— Чего деньги жечь? Гаси… — И, несмотря на желание оставить свет горящим, Николай добавил: — А то ведь и расплачиваться нечем будет!
— Надо же, о копейках вспомнил, — пробормотала мать.
С полчаса Николай лежал, глядя в потолок напряженно и невидяще, изо всех сил стараясь не заснуть. Но сон незаметно подкрался к нему, и в тот же момент качнулась лодка на спокойной воде, а из зеленоватой глубины начало подниматься маленькое пятнышко, постепенно увеличиваясь, светлея, и вот уже можно было различить лицо, широко раскрытые глаза, темную струю у лба и вздрагивающий ряд пузырьков…
Глава 7
Над рекой, сумрачной и серой, постепенно распространялось розоватое свечение — солнце быстро разгоняло туман. Демин стоял у борта, опершись о холодные железные поручни и спрятав подбородок в толстый воротник свитера. Сухов суетился, перебегал от рулевого на нос катера, возвращался обратно. Изредка встречаясь с ним взглядом, Демин видел в его узко поставленных глазах неуверенность и даже как будто преданность.
Демин прошел на нос катера. Пахло рекой, мокрыми канатами, отработанным горючим. Ровный гул мотора, расходящиеся в стороны волны, безлюдная река — все наводило на самые благодушные размышления, если бы вот только не мрачноватая цель поездки. Сзади неслышно подошел Сухов и, уцепившись сизыми от холода пальцами в поручни, стал напряженно всматриваться вперед. Демин посмотрел на его мокрое лицо, на длинные волосы, прилипшие к щекам, к ушам.