Итак, Кассин и Фонг попросили 44 детективов во Флориде, США и в Онтарио, Канада, посмотреть те же видеозаписи. У этих профессионалов было в среднем 14 лет опыта работы, а две трети из них прошли специальное обучение, в том числе, методике Рейда. Как и студенты, они не превысили вероятности случайного угадывания, но зато были убеждены, что сделали точное заключение практически в 100 % случаев. Их опыт и подготовка не улучшили качество результатов. Они просто повысили их уверенность в том, что они правы [185].
Тем не менее, почему же невиновные подозреваемые не продолжают просто отрицать свою вину? Почему они не злятся на следователя, как согласно методике Рейда, должны вести себя невиновные люди? Предположим, вы невиновный человек, которого пригласили в полицию для беседы, возможно, «чтобы помочь полиции в расследовании Вы и не догадываетесь о том, что вы — главный подозреваемый. Вы верите полиции и хотите ей помочь. Однако детектив говорит вам вдруг, что ваши отпечатки пальцев обнаружены на оружии убийства. Потом вы не проходите тест на детекторе лжи. Вам говорят, что вашу кровь нашли на теле жертвы или что кровь жертвы была обнаружена на вашей одежде. Эти утверждения вызовут у вас сильный когнитивный диссонанс:
Комплекс знаний 1: Я не был там. Я не совершал преступление. Я не помню об этом.
Комплекс знаний 2: Надежные и вызывающие доверие люди, обладающие властью, говорят мне, что мои отпечатки пальцев найдены на оружии, что кровь жертвы нашли на моей рубашке, а свидетель видел меня в том месте, где, как я уверен, я не был.
Как вы разрешите этот диссонанс? Если вы достаточно сильны, достаточно богаты или у вас достаточно опыта общения с полицией, чтобы знать, что вас подставляют, вы скажете три волшебных слова: „Мне нужен адвокат“. Но многие люди верят, что им не нужен адвокат, если они невиновны [186]. Полагая, как они верят, что полиции не разрешено им лгать, они изумлены тем, что против них есть все эти улики, чего они не могут объяснить. И, черт побери, какие веские доказательства — отпечатки пальцев! В методике Рейда утверждается, что „инстинкт самосохранения невиновного человека во время допроса“ перевесит все, что делает следователь, ведущий допрос, но для уязвимых, не уверенных в себе людей потребность понять, что происходит, оказывается важнее, чем инстинкт самосохранения.
Брэдли Пейдж: Возможно ли, что я совершил ужасную вещь и абсолютно забыл об этом?
Лейтенант Лейсер: О, да. Так часто случается.
А теперь полиция предлагает вам разумное объяснение, способ разрешения вашего диссонанса: вы не помните, потому что вы отключились; вы были пьяны и потеряли сознание; вы вытеснили эти воспоминания; вы не знали, что психически больны — у вас синдром расщепления личности, и преступление совершила ваша другая личность. Вот что говорили во время допросов полицейские Майклу Кроу. Они сказали ему, что может быть „двое Майклов“ — хороший и плохой, и что плохой Майкл совершил преступление, а хороший Майкл ничего об этом не знает.
Конечно, скажете вы, Майклу было всего 14 лет — неудивительно, что полиция смогла его запугать и заставила признаться. Это правда, что подростки и душевно больные люди особенно уязвимы при использовании подобных тактик, но это относится и к некоторым вполне здоровым взрослым. Подробно исследовав 125 случаев, в которых заключенные были оправданы и освобождены, несмотря на то, что ранее сделали ложные признания, Стивен Драйзин и Ричард Лио обнаружили, что из этих людей 40 были подростками, 28 — умственно отсталыми, а 57 — нормальными взрослыми. В тех случаях, когда можно было определить, сколько времени продолжались допросы, более чем в 80 % случаев ложные признания были вытянуты после того как допрос продолжался шесть и более часов без перерыва, в половине случаев — более 12 часов, а в некоторых случаях — практически без перерывов двое суток [187].
Так и произошло с подростками, арестованными в Центральном парке, в тот вечер, когда была убита женщина-джоггер. Когда социологи, психологи и криминологи смогли изучить видеозаписи допросов 4 из 5 подростков (допрос пятого не записывался), а потом офис окружного прокурора Роберта Моргентау снова изучил все доказательства, основываясь на предположении о том, что на самом деле подростки были невиновны, драматическая убедительность их признаний улетучилась. Их показания оказались полными противоречий, фактических ошибок, догадок и сведений, которые были навязаны наводящими вопросами следователей [188]. И, несмотря на уверенность публики, будто все они признались, в реальности ни один из подростков никогда не признавался, будто лично он изнасиловал женщину-джоггера. Один сказал, что „схватил ее“. Другой — что „щупал ее грудь“. Еще один сказал, что „держал и гладил ее ногу“. В ходатайстве окружного прокурора об освобождении обвиняемых было отмечено, что „показания пятя подсудимых отличались друг от друга практически по всем главным деталям преступления — кто напал первым, кто сбил жертву, кто её раздел, кто ударил ее, кто держал ее, кто насиловал ее, какое оружие использовалось при нападении и в какой последовательности развивались события во время нападения“ [189].
[185] Saul M. Kassin and Christina T. Fong (1999), «I'm Innocent! Effects of Training on Judgments of Truth and Deception in the Interrogation Room», Law and Human Behavior, 23, pp. 499–516. В другом исследовании Кассин с коллегами использовали заключенных, которым давалась инструкция или полностью признаться в совершенном ими в реальности преступлении, или сделать фальшивое признание в преступлении, совершенном на самом деле другим заключенным. Студенты и полицейские офицеры оценивали видеозаписи этих признаний. В целом правильность оценок не превышала случайную вероятность, но полицейские были более уверены в своих выводах. См.: Saul М. Kassin, Christian A. Meissner, and Rebecca J. Norwick (2005), «'I'd know a false confession if I saw one': A Comparative Study of College Students and Police Investigators», Law and Human Behavior, 29, pp. 211–227.
[186] Вот почему невиновные люди более склонны, чем виновные, отказываться от своего права сохранять молчание, пока не прибудет их адвокат. В одном из экспериментов Сола Кассина 72 участника, которые были виновны или невиновны в краже 100 $, допрашивались мужчиной-детективом. Его стиль поведения мог быть нейтральным, сочувственным или враждебным, и он пытался уговорить участников отказаться от их права не давать показания. Те, кто был невиновен, соглашались гораздо чаще, чем виновные — 81 % против 36 %. Две трети невиновных подозреваемых подписали документ о готовности давать показания, даже если детектив вел себя враждебно и кричал на них: «Я знаю, что вы это сделали, я не хочу слушать никакую вашу ложь!». Потом они объяснили, что причина их согласия заключалась в том, что только виновным людям нужен адвокат, а они ничего плохого не сделали и им нечего скрывать. «Похоже, — с сожалением заключили экспериментаторы, — что люди наивно верят, будто их невиновность неминуемо приведет к их освобождению». Saul М. Kassin and Rebecca J. Norvvick (2004), «Why People Waive Their Miranda Rights: The Power of Innocence», Law and Human Behavior, 28, pp. 211–221.
[187] Drizin and Leo, «The Problem of False Confessions in the Post-DNA World», p. 948; примеч. 2.
[188] Например, одному из подростков, Хэри Вайсу, сказали, что женщину-джоггера ударили по голове «очень тяжелым предметом», а потом спросили: «Ее ударили камнем или кирпичом?». Вайс сначала сказал, что камнем, а через несколько минут — что это был кирпич. Он сказал, что один из подростков достал нож и разрезал футболку женщины — это была ложь, так как на футболке не было ножевых разрезов. «False Confessions and the Jogger Case», The New York Times op-ed, November 1, 2002.