— Теперь тебе нужно вернуться в школу, — сказал он.
— Вообще-то, я не могу, — объяснила я, — потому что уже сдала выпускные экзамены. Я посещаю занятия в МКК. — Так назывался наш общинный колледж[8].
— Чикса из колледжа, — сказал он, одобрительно кивая головой. — Это объясняет ауру утонченности. — Он ухмыльнулся. Я шутя толкнула его в предплечье. Было просто изумительно почувствовать тугие мускулы под его кожей.
Визжа тормозами, мы повернули в переулок с трехметровыми оштукатуренными стенами. Его дом был первым слева. Двухэтажный, в колониальном стиле. С толчком он остановил машину на подъездной дороге.
Я зашла за ним внутрь. Деревянную табличку на стене в прихожей украшали вырезанные курсивом слова Дом там, где твое сердце, и вообще весь он оказался обвешен подобными замечаниями. Хороших друзей трудно найти и невозможно забыть, изрекала надпись над вешалкой. Настоящая любовь рождается в тяжелые времена, обещала вышитая подушка в гостиной, оформленной под старину. Август заметил мое внимание. «Мои родители называют их Ободрениями, — объяснил он. — Они повсюду».
Его родители называли его Гас. Они готовили энчиладас[9] на кухне (кусок крашеного стекла у раковины выпуклыми буквами гласил Семья навсегда). Его мама накладывала курицу на тортильи, которые его папа затем сворачивал и клал в стеклянную миску. Они не казались чересчур удивленными моему появлению, что было понятно: то, что Август заставлял меня чувствовать себя особенной, не означало, что я была таковой. Быть может, он каждый вечер приводил домой какую-нибудь девушку, чтобы посмотреть с ней кино и приободрить ее.
— Это Хейзел Грейс, — представил он меня.
— Просто Хейзел, — сказала я.
— Как дела, Хейзел? — спросил папа Гаса. Он был высоким — почти такого же роста, как Гас, — и худым, какими обычно не бывают люди в возрасте отцовства.
— Нормально, — сказала я.
— Как прошла Группа поддержки Айзека?
— Невероятно, — ответил Гас.
— Слышу сарказм, — сказала его мама. — Хейзел, а тебе нравится?
Я помолчала секунду, пытаясь сообразить, кому мой ответ должен угодить: Августу или его родителям.
— Большинство людей очень приятные, — в конце концов сказала я.
— Как раз с такими семьями мы столкнулись в Мемориале в разгар лечения Гаса, — сказал его папа. — Все были такими добрыми. И сильными. В самые темные времена Господь приводит в твою жизнь лучших людей.
— Быстро, дай мне подушку и нитки, это должно быть Ободрением, — сказал Август, и папа его показался мне раздраженным, но Гас обхватил его вокруг шеи своей длинной рукой и сказал: — Да шучу я, пап. Мне нравятся чертовы Ободрения. Правда нравятся. Просто я не могу этого признать, потому что я подросток. — Его папа закатил глаза.
— Я надеюсь, ты присоединишься к нам за ужином? — спросила его мама. Она была небольшого роста брюнеткой, отчасти похожей на мышь.
— Думаю, да, — сказала я. — Мне нужно быть дома в десять. И еще, я, эмм… не ем мясо.
— Без проблем. Мы сделаем пару вегетарианских, — сказала она.
— Животные слишком милые? — спросил Гас.
— Я хочу сократить количество смертей, за которые я ответственна, — сказала я.
Гас открыл было рот, чтобы возразить, но потом остановился.
Его мама заполнила паузу:
— Я думаю, что это замечательно.
Они немного рассказали мне об этих Знаменитых энчиладас Уотерсов и как их Нельзя пропустить, и о том, что комендантским часом Гаса тоже были десять часов и что они не доверяли тем, кто ограничивает своих детей другим временем, и спросили, хожу ли я в школу («Она в колледже», перебил их Гас), а еще заметили, какая действительно и абсолютно необыкновенная погода стояла для марта, и что весной все кажется новым, и они ни разу не спросили меня ни про кислород, ни про мой диагноз, что было странно и замечательно, а потом Август сказал:
— Мы с Хейзел хотим посмотреть V значит Вендетта, чтобы она увидела своего кинематографического двойника, Натали Портман из середины двухтысячных.
— Телевизор в гостиной весь ваш, — счастливо сказал его папа.
— Я думаю, что мы все же посмотрим его у меня, внизу.
Его папа рассмеялся:
— Хорошая попытка. В гостиную.
— Но я хочу показать Хейзел Грейс свою комнату, — сказал Август.
— Просто Хейзел, — напомнила я.
— Так покажи Просто Хейзел свою комнату, — сказал его папа. — А затем поднимайтесь наверх и смотрите свое кино в гостиной.
Август надул щеки, встал на одну ногу, крутанул бедрами и выбросил протез вперед.
— Ну ладно, — пробурчал он.
Я пошла за ним по покрытым ковролином ступенькам на нижний этаж, в его огромную спальню. На уровне моих глаз я увидела идущую через всю комнату полку, которая была забита баскетбольными реликвиями: десятки трофеев с позолоченным пластиковым человечком, ведущим мяч или забрасывающим его в невидимую корзину одной или двумя руками. Также там была куча подписанных мячей и кроссовок.
— Я раньше играл в баскетбол, — объяснил он.
— Ты, должно быть, был хорош.
— Я был неплох, но вся обувь и мячи — это Онко-Бонусы. — Он подошел к телевизору, рядом с которым огромная гора DVD и видео-игр была сформирована в подобие пирамиды. Он наклонился и схватил V значит Вендетта. — Я был вроде типичного белого парня из Индианы, — продолжил он. — Вообще, я был сосредоточен на восстановлении забытого искусства трехочковых в прыжке, но однажды я тренировал штрафные броски: просто стоял за штрафной линией в нашем спортзале и бросал от полки с мячами. Внезапно, я не смог сообразить, почему я методично продолжаю впихивать сферический объект в объект тороидальный[10]. Это показалось мне наиглупейшим занятием.
Я начал думать о маленьких детях, просовывающих цилиндр в круглое отверстие, и как они занимаются этим месяцами, пока не догадываются, и о том, что баскетбол является, в общем-то, слегка более аэробной версией того же самого занятия. Как бы то ни было, я продолжал загонять штрафные броски. Я попал восемьдесят раз подряд, побив все мои рекорды, но в процессе я чувствовал себя все больше и больше как двухлетний ребенок. А потом я почему-то начал думать о беге с препятствиями. Все нормально?
Я присела на угол его незаправленной кровати. Я не пыталась намекнуть или что-то типа того, просто немного устала от долгого стояния. Пришлось стоять в гостиной, потом была лестница, потом опять стоять, это было слишком для меня, и я не хотела упасть в обморок или еще чего. Во мне было немного от викторианской леди, сведущей в потере сознания.
— Я в норме, — ответила я, — просто слушаю. Бег с препятствиями?
— Да, с барьерами. Не знаю почему. Я начал думать о том, как атлеты пробегают свои дистанции, перепрыгивая через эти совершенно случайные объекты, установленные на их пути. И мне стало интересно, думают ли они хоть иногда: «Дело пошло бы лучше, если бы мы избавились от препятствий».
— Это было до твоего диагноза? — спросила я.
— Ну, он тоже повлиял, — он ухмыльнулся половиной рта. — День экзистенциально обремененных штрафных бросков по совместительству был также моим последним днем дву-ножья. У меня были выходные между решением об ампутации и днем, когда она случилась. Мое собственное беглое знакомство с тем, через что сейчас проходит Айзек.
Я кивнула. Мне нравился Август Уотерс. Очень, очень, очень нравился. Мне понравилось, как его история закончилась кем-то другим. Мне нравился его голос. Мне понравилось, что он совершал экзистенциально обремененные штрафные броски. Мне нравилось, что он был штатным профессором на факультете Кривоватых усмешек, одновременно занимая должность и на факультете Обладания голосом, который заставлял меня ощущать свою кожу больше похожей на кожу. И мне нравилось, что у него было два имени. Мне всегда нравились люди с двумя именами, потому что тебе нужно решить, как ты будешь звать их: Гас или Август? Я всегда была просто Хейзел, неизменная Хейзел.