— Ага, — сказала я. — Многим не нравится.
— Также это было немного безнадежно, — сказал он. — Настроено на поражение.
— Если под этим ты подразумеваешь честное, тогда я соглашусь.
— Не думаю, что поражение — это честно, — ответил папа. — Отказываюсь это принять.
— Так все случается не просто так, и мы все будем жить на небе, играть на арфах и обитать в облачных домах?
Папа улыбнулся. Он обернул большую руку вокруг меня и притянул к себе, целуя в щеку.
— Не знаю, во что я верю, Хейзел. Я думал, что быть взрослым означает знать, во что ты веришь, но такого опыта я не приобрел.
— Ага, — сказала я. — Ладно.
Он снова сказал мне, что сожалел о Гасе, и тогда мы продолжили смотреть шоу, и его участники выбрали дом, а папина рука все еще обнимала меня, и я начинала потихоньку засыпать, но не хотела идти в постель, а потом папа сказал:
— Знаешь, во что я верю? Я помню, как в колледже ходил на отличный курс по математике, который вела крохотная старая женщина. Она рассказывала о быстром преобразовании Фурье, и вдруг остановилась посреди предложения и сказала: «Иногда мне кажется, что вселенная хочет, чтобы ее заметили». Вот во что я верю. Я верю в то, что вселенная хочет быть замеченной. Я думаю, что вселенная невероятно склонна к сознательности, что отчасти она награждает интеллект, потому что наслаждается, когда за ее элегантностью наблюдают. И кто я, живущий в середине истории, чтобы говорить вселенной, что она — или мое за ней наблюдение — имеет конец?
— Ты достаточно умен, — сказала я через какое-то время.
— А ты достаточно хорошо делаешь комплименты, — ответил он.
На следующий день я поехала к Гасу домой и ела сендвичи с арахисовым маслом и джемом с его родителями, и рассказывала им истории про Амстердам, пока Гас дремал на диване в гостиной. К нему уже был подключен ЦВК. Они атаковали рак новым коктейлем: двумя химикатами и протеиновым рецептором, на который они надеялись в отлючении онкогена в раке Гаса. Они сказали мне, что ему повезло быть включенным в программу. Повезло. Я знала один из препаратов. От одного его названия мне хотелось блевать.
Через какое-то время Айзека завезла его мама.
— Айзек, привет, это Хейзел из группы поддержки, а не твоя злющая бывшая.
Мама довела его до меня, и я рывком встала со стула, чтобы обняться, и его тело секунду искало меня, чтобы обнять в ответ, крепко.
— Как Амстердам? — спросил он.
— Круто, — сказала я.
— Уотерс, — сказал он. — Ты где, братан?
— Он дремлет, — сказала я, и мой голос оборвался. Айзек покачал головой, все молчали.
— Отстой, — сказал Айзек через секунду. Его мама довела его до стула, который она выдвинула из-за стола. Он сел.
— Я все еще выиграю тебя в Карательную миссию, задница слепошарая, — сказал Август, не оборачиваясь к нам. Препараты немного замедлили его речь, но лишь до скорости обычных людей.
— Я вполне уверен, что все задницы слепошарые, — отвел Айзек, водя руками по воздуху, ища свою маму. Она схватила его, подняла, и они дошли до дивана, где Гас и Айзек нелепо обнялись. — Как ты? — спросил Айзек.
— На вкус все как железо. Если забыть об этом, я на американских горках, которые идут только вверх, парень, — ответил Гас. Айзек рассмеялся. — Как глаза?
— О, отлично, — сказал он. — Я хочу сказать, единственная проблема — это то, что они не на моем лице.
— Классно, ага, — сказал Гас. — Не то чтобы я хотел тебя обогнать, но мое тело сделано из рака.
— Я слышал, — сказал Айзек, стараясь, чтобы он его не понял. Он попытался нащупать руку Гаса, но нашел только его бедро.
— Я завоеван, — сказал Гас.
Мама Айзека принесла из столовой два стула, и мы с Айзеком сели рядом с Гасом. Я взяла его за руку, описывая круги в пространстве между его большим и указательным пальцем.
Взрослые отправились вниз, чтобы сочувствовать друг другу или типа того, оставив нас одних в гостиной. Через какое-то время Август повернул к нам голову, медленно очухиваясь.
— Как Моника? — спросил он.
— Ни разу от нее ничего не слышал, — сказал Айзек. — Ни открыток, ни е-мейлов. Кстати, у меня теперь программа, которая читает е-мейлы. Круть. Я у голоса могу менять пол, акцент и все такое.
— Так что, я могу отправить тебе порно-рассказ, и ты заставишь старого немца читать его тебе?
— Точно, — сказал Айзек. — Хотя мама до сих пор помогает мне с ней, так что подожди с немецкой порнухой на неделю или две.
— Она что, даже не отправила тебе смску, чтобы спросить, как ты? — спросила я. Меня это ударило, как необъятная несправедливость.
— Полная тишина в эфире, — сказал Айзек.
— Фигня какая-то, — сказала я.
— Я перестал об этом думать. У меня нет времени на девушку. У меня типа круглосуточная работа — Научись как быть слепым.
Гас медленно отвернулся от нас, уставившись через окно на задний двор. С закрытыми глазами.
Айзек спросил, как у меня дела, и я сказала, что хорошо, а он рассказал мне, что в Группе поддержки появилась новая девчонка с сексуальным голосом, и я нужна была ему, чтобы сказать, действительно ли она привлекательна. Затем Август вдруг произнес из ниоткуда:
— Нельзя просто перестать контачить с бывшим парнем после того, как ему глаза из его гребаной башки вырезали.
— Только один… — начал Айзек.
— Хейзел Грейс, у тебя найдется четыре доллара? — спросил Гас.
— Хм, — сказала я. — Ну, да.
— Отлично. Найди мою ногу под кофейным столиком, — сказал он. Гас рывком сел и быстро подобрался к краю дивана. Я протянула ему протез, он, как в замедленной съемке, прикрепил его.
Я помогла ему встать, а затем протянула руку Айзеку, чтобы провести его мимо мебели, которая вдруг показалась мне назойливой, и вдруг поняла, что в первый раз за много лет я являюсь самым здоровым человеком в комнате.
Я повела машину. Август сел спереди, Айзек сзади. Мы остановились у супермаркета, где, по инструкции Августа, я купила дюжину яиц, пока они с Айзеком ждали в машине. А затем Айзек по памяти довел нас до дома Моники, агрессивно чистого двухэтажного дома возле Еврейского центра. Ее ярко-зеленый Понтиак Firebird девяностых годов на толстых колесах стоял на подъезде к дому.
— Он там? — спросил Айзек, когда почувствовал, что мы скоро остановимся.
— О, он там, — сказал Август. — Знаешь, Айзек, на что он похож? На все наши глупые и бессмысленные надежды.
— А она внутри?
Гас медленно повернул голову, чтобы посмотреть на Айзека.
— Кому какая разница, где она? Речь не о ней. Речь о тебе.
Гас сжал грохотку с яйцами на своих коленях, затем открыл дверь и вытащил ноги на улицу. Он открыл дверь Айзеку, и я смотрела в зеркало заднего вида, как Август помогал Айзеку выйти, они оба опирались на ослабевающие плечи друг друга, как сложенные в молитве руки, ладони которых никак не могут встретиться.
Я опустила стекло и смотрела из машины, потому что вандализм заставлял меня нервничать. Они на пару шагов подошли к машине, затем Гас открыл грохотку и протянул Айзеку яйцо. Айзек бросил его, промазав мимо машины на добрых десять метров.
— Немного левее, — сказал Гас.
— Мой бросок был немного левее, или мне нужно целиться немного левее?
— Целься левее. — Айзек повернул плечи как на шарнирах. — Левее, — сказал Гас. Айзек повернулся еще. — Да, отлично. И кидай с силой. — Гас протянул ему другое яйцо, и Айзек бросил его. Яйцо пролетело по дуге над машиной и разбилось о наклонную крышу дома. — В яблочко! — сказал Гас.
— Правда что-ли? — восторженно спросил Айзек.
— Нет, ты метров на пять выше машины бросил. Просто кидай с силой, но низко. И немного правее, чем в прошлый раз. — Айзек потянулся и сам нащупал яйцо в грохотке, которую Гас прижимал к груди. Он бросил его и попал в габаритный огонь. — Да! — сказал Гас. — Да! ГАБАРИТЫ!
Айзек потянулся за следующим яйцом, промазал далеко вправо, затем за другим, промазал ниже, и еще одним, попав в заднее стекло. После этого он втемяшил три подряд в багажник.