- Роковой листок, - заговорил он с пафосом, - роковой, но всё же милый, дорогой листок, ты открыл мне прекраснейшую тайну моей жизни! Всеми надеждами, тоской, всем моим счастьем я обязан тебе! Невзрачный, серый, похожий на промокашку, даже слегка грязноватый - такой ты имеешь вид, и всё-таки ты драгоценность, сделавшая меня богачом. О листок, ты то сокровище, которое я сохраню до конца моей жизни! О листок всех листков!
- Какой листок, - прервал барона профессор, подавая ему сои записи, какой листок приводит вас в такой восторг, мой дорогой барон?
Барон объяснил, что это тот самый роковой листок из "Газеты Хауде и Шпенера", который содержит приглашение к нашедшему голубой бумажник, и подал его профессору. Профессор взял листок, бросил взгляд на него и отшатнулся поражённый, ещё раз вгляделся, как будто не веря своим глазам, и громко воскликнул:
- Барон, барон, дорогой барон! Вы собираетесь в Грецию, в Патрас, к господину Кондогури? О барон! Милый барон!
Барон посмотрел на листок, который профессор держал у самого его лица, и опустился на сидение, совершенно уничтоженный.
В этот момент появились лошади, почтмейстер, отодвинув занавеску, вежливо извинился, что дело с лошадьми продлилось несколько дольше, чем хотелось бы, и заверил, что через полтора часа самое позднее господин барон будет в Потсдаме.
И тут барон закричал ужасным голосом:
- Прочь отсюда, назад в Берлин, назад в Берлин!
Охотник и пруссак в ужасе переглянулись. Почтальон разинул рот. А барон кричал всё громче:
- В Берлин! Ты что, оглох, мерзавец? Дукат чаевых, скотина! Дукат чаевых! Но, поезжай, мчись как ветер! Галопом, каналья! Галопом, несчастный! Получишь дукат!
Почтальон повернул и погнал изо всех сил галопом назад в Берлин!
Дело в том, что когда в руки барона попал листок "Газеты Хауде и Шпенера", он не обратил внимания на одну маленькую деталь - дату. То, что он тогда прочёл, был листок прошлогодней газеты, макулатура, один Бог знает, как он попал на стол в казино, может быть, просто как обёртка для чего-то; таким образом, как раз сегодня, двадцать четвёртого июля, когда барон собрался в Патрас, прошёл тот самый год, о котором говорилось в приглашении, и наступил срок появиться либо в Греции, либо в "Солнце" у мадам Оберманн, чтобы найти разрешение загадки.
Итак, барону ничего не оставалось, как незамедлительно отправиться в Берлин и прибыть в отель "Солнце", что он и сделал.
Мечта и действительность.
- Это судьба, - говорил барон, растянувшись на софе в "Солнце", а именно в 14-м номере, - это роковая судьба играет мной. Разве Патрас был тем местом, до которого я добрался? Разве господин Андреас Кондогури был тем, кто указал мне дальнейший путь? Нет! Целлендорф стал конечной целью моего пути, не кто-нибудь, а почтмейстер направил меня сюда, профессор также оказался всего лишь мёртвым рычагом, приводившим в действие неизвестные силы.
Вошёл охотник и сообщил, что в этот день здесь наверняка не остановился никто из чужих господ. Это немало раздосадовало барона, которого развитие событий и разгадка тайны держали в постоянном напряжении. Между тем он подумал о том, что день ведь длится до полуночи и, лишь когда пробьёт двенадцать, можно с чистой совестью сказать - двадцать пятое июля, а кое-кто из серьёзных людей делает это и после часа. Такая мысль послужила ему утешением.
Он решил, заставив себя сохранять спокойствие, оставаться в номере в ожидании дальнейших событий и, несмотря на то, что был не в состоянии думать ни о чём, кроме прекрасной тайны, а душу его всецело наполнял чарующий волшебный образ, он не без удовольствия увидел кельнера, когда тот ровно в десять часов появился в комнате и накрыл маленький столик, на котором вскоре благоухало великолепное рагу. Барон полагал также, что в его душевном состоянии весьма кстати будет что-то вдохновляющее, и заказал шампанское. Заканчивая трапезу последним куском жареной курицы, барон воскликнул:
- Какое значение имеют земные потребности, когда душа ощущает близость божественного!
И тут он уселся на софу, скрестив ноги, взял гитару и принялся исполнять новогреческие романсы, слова он научился произносить с большим трудом и сам сочинял мелодии, которые звучали достаточно омерзительно, чтобы сойти за нечто очень необычное и специфическое, вследствие этого не было такого случая, чтобы исполнение вышеозначенных романсов всем девицам от "а" до "я" не вызывало бы в них глубокого изумления и даже некоторого не лишённого приятности ужаса. Чтобы поддержать своё вдохновение, барон, опустошив бутылку шампанского, приказал подать вторую.
Внезапно у барона возникло такое чувство, будто аккорды гитары отделялись от инструмента и начинали парить в воздухе, полнозвучные и прекрасные. Он услышал странную, незнакомую мелодию и решил, что голос, который пел, есть его собственный дух, отделившийся от него и устремившийся в сферы небесного мелоса. Потом зазвучал таинственный шёпот. Шорох у двери, затем дверь распахнулась и появилась высокая величественная женская фигура, окутанная густой вуалью.
- Это она! Это она! - вскричал барон в экстазе восторга, бросился на колени и протянул небесно-голубой бумажник. Женщина откинула вуаль, неземное блаженство охватило Теодора, блеск дивной красоты едва не ослепил его. Прекрасная дева взяла бумажник и тщательно проверила содержимое. Потом наклонилась к Теодору, всё ещё стоящему на коленях, подняла его и заговорила чудным голосом:
- Да, это ты. мой Теодор! Наконец-то я нашла тебя!
- Да, это он, синьор Теодоро. Ты нашла его, - раздался низкий голос. И только тут барон увидел маленькую, очень странную фигуру в красном таларе и сверкающей огненной короне на голове, стоявшую чуть поодаль. Каждое из слов, произносимых странным существом, тотчас превращалось в свинцовый шарик и ударяло в мозг Теодора, и поэтому не стоит удивляться, что он отшатнулся в некотором ужасе.
- Не путайся, - начала дева, - не пугайся, о высокородный! Малыш - мой дядя, король Кандии. Он и мухи не обидит. Разве ты не слышал, дорогой, что поёт дрозд, а это ведь означает, что ничего плохого не может случиться.
Только тут барону удалось выдавить из себя несколько слов.
- Значит, это правда, то, о чём шептали мне мои сны и сладкие предчувствия? Значит, ты и впрямь моя, самая прекрасная и самая желанная из женщин? Но теперь открой мне сладкую тайну твоей и моей жизни!
- Только посвящённому, - ответила дева, - только посвящённому может открыться тайна, только святая клятва послужит на то благословением! Поклянись, что ты меня любишь!
Барон снова бросился на колени и произнёс:
- Клянусь волшебной луной, которая освещает Пафосский храм.
- О, не клянись, - перебила его дева словами Джульетты, - о, не клянись изменчивой луной, то и дело принимающей иной облик, для того, чтобы твоя любовь не стала такой же непостоянной. Но ты, мой нежный Ромео, вспомнил святые места, где продолжает звучать грозный голос оракула далёкой древности, таинственно и мрачно предсказывая его судьбу. Старший советник консистории наверняка разрешит нам войти в храм! Ещё и другое благословение должно дать тебе возможность поспешить туда вместе со мной и резким словом поставить на место короля Кандии, если ему придёт вдруг в голову говорить тебе грубости - с ним это иногда бывает.